Кремль - Иван Наживин Страница 14

– А какую я, братцы, сказанию дорогой слышал… – сказал старик. – Стих калики перехожие пели. Ну, только память-то у меня дырявая, по-ихнему, складом-то, я пересказать не могу, ну а самую сказанию-то запомнил. Насчет Аллилуевой жены называется…

– Какой жены? – удивленно посмотрел на него Тучин.

– Аллилуевой, родимый… – ласково пояснил Терентий. – Вот что в церкви батюшки поют, так про нее… Когда, вишь, Христос родился, касатики вы мои, антихристы-жиды захотели предать Его злой смерти. Кинулась это Богородица со Христом в келью к Аллилуевой жене, а та печь топит, а на руках младенца своего держит. А Христос и говорит ей: «Ох ты, гой еси, Аллилуева жена милосердна, кидай ты свое детище в печь, примай Меня, Царя Небесного, на белые руки!..» Аллилуева жена сичас же свою дитю в печь бросила, а на руки взяла Царя Небесного. Прибежали жидове-анхереи, антихристы, злые фарисеи и спрашивают, куды она Христа схоронила. Она и говорит, что кинула-де Его в печку. Заглянули жидове в печь, увидели в огне младенца и заскакали, заплясали, печку заслонами затворили. Тут петухи запели, дружки вы мои разлюбезные, а антихристы-жиды пропали, словно их и не было… Отворяла тогда Аллилуева жена заслон, слезно плакала, громко причитала: «Уж как же я, грешница, согрешила, чадо свое в огне погубила!..» А Христос и велит ей в печку поглядеть. Заглянула она в печь и видит там вертоград прекрасный, а в вертограде том травонька муравая, во травоньке чадо ее гуляет, с анделами песни воспевает, золоту Еуангельску книгу читает, за отца с матерью Бога молит – аллилугиа, аллилугиа, аллилугиа, слава Тебе, Боже!..

И Терентий умиленно перекрестился на главки-луковки… Тучин затуманился: не любил он побасок этих несмысленых!..

– Вот и разбери тут, какое горе для Руси тягчайшее: то ли татары эти окаянные, то ли вот аллилугии эти… – вздохнул он. – Те грабят, кровь народа сосут, а эти души погубляют…

Терентий не понял его.

– Все может быть, родимый… – кротко сказал он. – Все может быть…

Он стал рассказывать опять что-то отцу Григорию, а Тучин, глядя на главки, думал свою думу. Что найдут они там, за рекой? Не новый ли блуждающий огонек? Что нашел тут в лесах старец Кирилл, что основал эту обитель?

Кирилл Белозерский происходил из очень знатного рода бояр Вельяминовых. С ранних лет, когда был он, сирота, на попечении родича своего, окольничего великого князя Дмитрия Ивановича Донского, вперил он мысль свою к Богу, прилежал к церкви, предавался посту и молитве. Наконец он тайно принял монашество в подмосковном Симонове монастыре. Он подвизался неутомимо: носил воду, рубил дрова, работал на пекарне. Сергий Радонежский часто навещал его и подолгу с ним беседовал. Когда архимандрита перевели от Симонова в Ростов, братия выбрала Кирилла игуменом. К нему стали стекаться для беседы князья и вельможи, но он, чтобы избавиться от этого, оставил игуменство. Новый игумен возненавидел его – и в монастыре страсти человеческие так же сильны, как и за стенами, – и Кирилл ушел в другой монастырь. Раз, когда он пел акафист Богородице, раздался вдруг голос, звавший его на Бело-озеро, где ему уготовано место для спасения. Он открыл оконце своей келий и увидел это место, как бы перстом ему указуемое. Некоторое время спустя пришел к нему с Белозерья дружок его еще по Симонову монастырю, Ферапонт, и стал расхваливать те дикие места для отшельничества. Они пошли вместе. И после долгих скитаний Кирилл увидел вдруг место, которое ему было указано в видении. Они тут же поставили крест и стали ладить себе землянки. Некоторое время спустя Ферапонт, уязвленный любовию к безмолвию, отошел от Кирилла верст на двадцать пять и там, при озере, поставил себе отдельный монастырек…

Монастырь Кирилла стал расти. Кирилл держал строгий устав и первый подавал пример исполнения его. Монахи расчищали лес, разводили огороды, пахали и косили, как крестьяне. «А питалися они лыками и сено по болоту косили». Кирилл избегал сношения с великими мира сего, не принимал от них ни земель, ни даров. Частная собственность была запрещена настолько строго, что иноки даже воды испить ходили в трапезную. Когда князья извещали Кирилла, что они приедут побеседовать с ним, он умолял их не делать этого, грозя в противном случае скрыться из обители. Но издали он следил за ними и иногда посылал им увещания: «унимать люди своя от лихого обычая» и чтобы были они внимательны к нуждам простого народа и не позволяли бы в вотчинах своих корчмы: «Крестьяне ся, господине, пропивают, а души гибнут». Он учил их, что добрая жизнь выше поста и молитвы: «Понеже вы, господине, поститися не можете, а молитися ленитеся». В свободное время он «с великою дрожью» занимался списыванием тех книг, в которых Тучин находил столько тяжкого…

И вот лет пятьдесят тому назад старец преставился, а обитель его, «искажая пустынь», стала процветать. На другие обители она не была похожа тем, что устав ее был очень суров, и тем, что тут иноки имели известную свободу «мнения», которое исстари почиталось православным духовенством «вторым падением», «всем страстем матерью…».

Что тут правда? Что «плетение словес»? Неведомо. Ведомо только то, что житие преподобного составлял тот самый Пахомий Логофет, который долго болтался в Новгороде, а потом перебрался в Москву и был известен как мастер в изготовлении таких житий. В Новгороде он писал в духе, угодном новгородцам, а в Москве потрафлял москвитянам. Тучин не раз встречал его: великий пройдоха был этот сербин!..

И Тучин вдруг подвел итог своим думам.

– А зря, пожалуй, пошли мы с тобой, отче, в такую даль… – сказал он пригревшемуся на солнышке отцу Григорию.

Тот сразу уловил ход мысли своего дружка.

– Зачем зря? – сказал он. – От людей всегда чему-нибудь да научишься. А это, – обвел он вокруг восхищенными глазами, – разве плохо? Утешение!..

Тихий вечер уже догорал. По земле легли сиренево-пепельные тени. Морозец легкий ударил. Терентий развел в лачужке огонек, и скоро, помолившись каждый по-своему, все стали примащиваться на жестких нарах.

– А вы, по говору-то слыхать, новгородские будете? – спросил Терентий, разматывая лапотки.

– Новгородские… – отвечал отец Григорий.

– Слыхал, слыхал про дела-то ваши!.. – покачал головой старик. – Здорово вас Иван-то скрутил… С им, знать, не шути…

– Лутче ли будет? – затуманился попик.

– Ну, откуда лутчего взять? – усмехнулся старик, разматывая духовитые онучи для просушки. – Эту самую игру их смертную я ни во что полагаю… Ты заметил, когда стадо домой идет, кто в голове его первым домой чешет?

– А кто? – заинтересовался отец Григорий.

– Это ты заметь: первыми всегда дуют свиньи… – улыбнулся Терентий. – Так и у людей: в Москве ли, в Новгороде ли, впереди всегда свиньи…

Отца Григория поразила меткость наблюдения, и он тихонько толкнул Тучина локтем.

– А ежели хочешь ты пройти жизнью почище, – продолжал, управляясь с онучами, бродяжка, – то в сторонку норови, в сторонку, вон как батюшка Кирилл преподобный… Так-то вот… А теперь спать давайте. Может, Бог даст, к утру-то река двинется…