Железные франки - Мария Шенбрунн-Амор Страница 14

Княгиня неторопливо вернулась к ожидавшему ее паланкину. Новые сафьяновые башмачки и подол платья испачкались, но Констанция гордилась тем, как разумно она восстановила истину и умудрилась не потерять любовь своих законопослушных франков. Теперь она была уверена, что станет замечательной правительницей. Конечно, ее смутило, что в первом же решении пришлось оправдать врага креста. Она не ожидала, что мусульманский сын дьявола может оказаться таким… таким… искренним и безобидным. Но не ее же вина, что старик и в самом деле не убивал беднягу Тибо!

Так заведено в Утремере: пока человек занят торговлей, врачеванием, переписыванием книг, изготовлением кольчуг, ковкой мечей и прочими нужными городу полезными ремеслами, он может рассчитывать на гостеприимство княжества.

Непривычные к франкским порядкам европейские путешественники нередко возмущались, что в Заморье даже магометане и еретики-якобиты живут вольготнее, чем крестьяне в Европе. Но что делать? Кто-то должен сеять и жать, кто-то должен прясть и ковать, а лишних франкских рук, которые можно было бы оторвать от меча и копья, в Утремере так и не появилось. После завоевания Святой земли из Европы сюда ринулись потоки воодушевленных латинян, но тюрки уже сообразили, чем грозит им приток христиан в Утремер, и так яростно защищали проход по Малой Азии, что никто из этих благочестивых, но неуправляемых и несведущих в военном деле подвижников не добрался до Палестины. Кости двухсот тысяч ломбардцев усеяли горы Анатолии, а пеший путь в Палестину так и остался непроходимым. Из всех походов за освобождение Святой земли успешным оказался лишь один – тот, который привел сюда цвет европейского рыцарства.

С того Великого Крестового похода прошло сорок лет, но латинян в Святой земле и поныне даже ста тысяч не насчитается. А людей благородного происхождения на всем латинском Востоке осталось менее пяти тысяч. Капля в океане неверных. Большинство населения Эдессы и Антиохии составляют надменные схизматики-греки и армяне, держащиеся за своего католикоса, как слепой за кривого поводыря. В свое время крестоносцы мечом и огнем усмирили армянские мятежи, и пока сирийские христиане и арабские феллахи продолжают быть покорными, франки позволяют им беспрепятственно возделывать свою землю, платить налоги и упорствовать в своих еретических заблуждениях и магометанских суевериях.

Княжий паланкин двинулся, покачиваясь, мимо армянских прилавков, заставленных горшочками со снадобьями, увешанных пучками душистых лекарственных трав, алоэ, миррой, камфарой, чемерицей, хной и ладаном, мимо духанов мусульманских земледельцев, торгующих сладкими финиками, изюмом, гранатами, смоквами, абрикосами и горькими маслинами, мимо индийских купцов, доставляющих в Левант украшения и благовония, мимо мешков с золотой византийской пшеницей, мимо караванов из Александрии и Дамаска, разгружавших тюки с тончайшим хлопковым полотном, органзой, тафтой, муаром, дамастом, муслином и прочими дивными тканями, расшитыми золотыми нитями по краю бесполезными, но изящными сунами-изречениями из Корана.

Благодаря торговле между Востоком и Западом в казну Антиохии тек полновесный поток золотых динаров, драхм и безантов. Венецианские, генуэзские и пизанские купцы переправляли из Утремера в Европу сахар, из восточных стран через франкские средиземноморские порты на Запад отплывали суда, заполненные индиго, квасцами, сандаловым деревом, слоновой костью и драгоценными камнями, а в обмен на эти сокровища из Европы в Заморье прибывали необходимые для ведения войн железо, древесина, а также распятия, четки, иконы и статуэтки святых, сосуды из майолики, разукрашенные богоугодными миниатюрами, и столь необходимые в Святой земле знаменитые лиможские эмалированные ларцы для хранения святых реликвий, которых по милости Божией обнаруживалось все больше и больше. Но самое ценное, что присылала Европа в Утремер с итальянскими галерами, – это благочестивые паломники: голоногие шотландцы, дикие жители дремучих валлийских лесов, ушлые сицилийцы, вечно пьяные скандинавы, гордые и вспыльчивые пиренейцы. Наиболее отважные и решительные из них навсегда оставались во франкском государстве, но таких было мало, как мало орлов среди птиц.

Помимо убора волос и вновь возникшего почтительного отношения окружающих замужество ничего не изменило. Татик объяснила, что «настоящей» женой Констанция сможет стать Раймонду де Пуатье, только когда ей исполнится тринадцать лет, такой возраст для «осуществления» брака был назначен Иерусалимскими Ассизами – сводом законов Латинского королевства. Это означало, что тогда Раймонд сможет посещать ее постель, и она родит ему сыновей. Но во всем остальном Констанция уже была самая настоящая, самая хорошая, старательная и любящая на свете жена самого отважного, мужественного и великолепного рыцаря в Утремере.

Каждый день мамушка поднимала свою воспитанницу к заутрене, слуги разводили огонь в камине, приносили кувшин с нагретой водой, Констанция терла лицо и руки душистым черным мылом, чистила зубы кусочком замши, полоскала рот водой с разбавленным вином. У юной женщины должно быть сладкое, благоуханное дыхание, и Констанция не хотела остаться беззубой, как Алиса. По святым праздничным дням княгиня наряжалась в шелк, парчу или бархат, в будни накидывала на полупрозрачную муслиновую шемизу красивый, расширяющийся к подолу блио из итальянского сукна или египетского хлопка, завязывала на талии длинный расшитый пояс. Свои густые золотые волосы Констанция, как и полагается замужней даме, убирала с помощью служанок под белую льняную повязку, закрепляя ее золотым обручем.

Днем Констанция молилась, постигала княжеские хозяйственные обязанности и изучала историю, географию, жития святых и прочие важные науки. Дама Филомена показывала ей, как вышивать церковные покровы, Жермена учила танцам, пению и игре на лютне, Анри заставлял перескакивать на Кайсаке-Молнии через пни и ограды, а ловчий Пьер посвящал в тонкости соколиной охоты.

Больше не приходилось, как в детстве, вскарабкиваться на подоконник, чтобы выглядывать во внутренний двор. Теперь она могла во время вышивания смотреть, как рыцари перетягивают канат, гоняют туго набитый конским волосом кожаный мяч или метают в доску топорик-франциску. Вокруг носились и заливисто гавкали добродушные, бестолковые псы Раймонда – Аякс и Гектор. Все воины были искусны и быстры, но ее Пуатье выделялся среди них, как луна среди звезд. Вот он вскочил на рыжего Буцефала и погнал его в проем ворот. Когда жеребец и всадник оказались под аркой, Раймонд схватился за огромное кольцо в каменной кладке и с помощью одних ног, сжав конские бока шенкелями, остановил жалобно заржавшего, затрепетавшего скакуна. Остальные рыцари с восторженными возгласами столпились вокруг своего могучего военачальника. Раймонд поднял голову, поймал восхищенный взгляд Констанции и по-мальчишески ухмыльнулся. Кажется, он, как Самсон, мог бы выломать городские ворота, мог бы ослиной челюстью уничтожить тысячи филистимлян или, подобно легендарному завоевателю Иерусалима Готфриду Бульонскому, мог бы одним взмахом меча перерубить шею верблюду. Мощь распирала Раймонда, он гнул на спор железные прутья, кидал неподъемные камни, устраивал дружеские потасовки, из которых сам неизменно выходил победителем, а противники – помятыми и побитыми, с вывихнутыми конечностями. Страшно было представить, на что он способен в настоящем бою.