Кеплер - Джон Бэнвилл Страница 14

Йобст Мюллер опять явился в Грац, требуя от Кеплера, чтоб переменил веру: пусть переменит веру, а то пусть проваливает, на сей раз навсегда, а он увезет дочь и Регину с собою в Мюлек. Кеплер не удостоил его ответом. Явился и Штефан Шпайдель, тонкий, холодный, с поджатыми губами, в черном. Он привез от двора дурные вести: на сей раз не будет исключений. Кеплер был сам не свой.

— Но что мне делать, Штефан, что мне делать? И мое семейство! — тронул приятеля за ледяную руку. — Ты оказался прав, не надо было мне жениться, я не браню тебя, ты оказался прав…

— Знаю.

— Нет, Штефан, я настаиваю… — Он помолчал, он ждал, и вот отчетливо услышал треск: еще одна ниточка оборвалась. Шпайдель дал ему почитать Платонова «Тимея» в день первой встречи, у ректора Папиуса; не забыть отдать. — Ну да… — устало. — О Господи, что же мне делать.

— Но остается Тихо Браге? — сказал Штефан Шпайдель, снял призрак соринки со своего плаща и отвернулся — от Кеплера, прочь, навсегда, вон из его жизни.

Да, оставался Тихо Браге. С июня тот осел в Праге, придворным математиком при императоре Рудольфе, с жалованьем в три тысячи флоринов. Кеплер получал от него письма, датчанин зазывал попользваться царскими даяниями. Но Прага! За тридевять земель! Однако — каков же выбор? Мэстлин написал: на место в Тюбингене никаких надежд. Век близился к концу. Барон Иоганн Фридрих Гофман, советник императора, когда-то покровитель Кеплера, проездом в Граце, пригласил молодого астронома присоединиться к его свите на пути обратно в Прагу. Кеплер сунул пожитки, жену и падчерицу в шаткую колымагу и, в первый день нового столетья, несколько дивясь сей дате, отправился в свою новую жизнь.

Путь был ужасный. Ночевали в прогнивших крепостях, на кишащих крысами биваках. Горячка к нему вернулась, и долгие мили провел он в полубреду, в дремоте, и Барбара его расталкивала, маяча над ним, как сонное виденье: боялась, что он умер. Он скрипел зубами. «Мадам, ежели вы не перестанете меня мучить, ей Богу же, я надеру вам уши». И она рыдала, а он стонал и обзывал себя бешеным псом.

Стоял февраль, когда они добрались до Праги. Барон Гофман поместил их у себя, снабдил деньгами, дал Кеплеру пристойный плащ и шляпу для встречи с Тихо Браге. Но Тихо все не объявлялся. Прага Кеплеру пришлась не по нутру. Скособоченные, неопрятные домишки, кое-как сляпанные из глины, соломы и нетесаных досок. На улицах стояли лужи нечистот, висела густая вонь. В конце недели явился сынок Тихо Браге, в обществе Франса Гранснеба Тейнагеля, оба пьяные, злые. Привезли от датчанина письмо, вместе формальное и льстивое, с излияниями: как-де он сожалеет, что сам не встретил гостя. Тиго и его приятель-кавалерист должны были его доставить в Бенатек, но ради собственных услад проваландались в городе еще неделю. Шел снег, когда наконец пустились в путь. Замок стоял от города в двадцати милях, посреди плоского поемного луга. Все утро Кеплер протомился в гостевой, и в полдень, когда за ним пришли, он спал. По каменным ступеням твердыни он спускался во власти страха и горячки. Тихо Браге был великолепен. Хмуро оглядел дрожащую фигурку и заговорил:

— Мой лось, сударь, мой ручной лось, к которому питал я великую любовь, загубленный небреженьем хама-итальянца…

Манием руки в парче гость был отметен к высокой стене, где предстояло завтракать. Уселись.

— …свалился с лестницы в Вандсбекском замке, где они заночевали, вылакал кастрюлю пива, он говорит, сломал ногу и умер. Мой лось!

Огромное окно, блеск солнца на реке, в затопленных лугах, синяя даль за всем за этим, и Кеплер улыбался, Кеплер кивал, как заводной болванчик, а в голове вставали: понапрасность прошлого, пугающая будущность, и 0.00 что-то что-то 9.