Последняя девушка. История моего плена и моё сражение с "Исламским государством" - Надия Мурад Страница 13

Через две недели после убийства Дуа суннитские боевики остановили автобус с езидами и убили двадцать три пассажира, утверждая, что мстят за гибель Дуа.

Родственники погибших бродили в дыму, словно неприкаянные, или громко звали своих близких. В конце концов деревню очистили, многие тела опознали, и людям оставалось только поминать их над массовым захоронением. «Может, живым пришлось даже хуже», – сказал Хезни.

После этого теракта мы усилили меры предосторожности. Мужчины по сменам дежурили на восточном и западном выездах, вооруженные автоматами Калашникова и пистолетами. Они останавливали и допрашивали водителей и пассажиров подозрительных машин – в основном арабов-суннитов и не знакомых нам курдов. Другие езиды возводили земляные валы вокруг своих поселков и рыли траншеи, чтобы в них не могли попасть машины террористов.

Но хотя мы жили очень близко к суннитским деревням, мы возвели вал только через год. Не знаю почему, наверное, надеялись, что наши отношения с соседями помогут защитить нас. Может, мы просто не хотели ощущать себя окруженными со всех сторон. Когда год прошел без особых происшествий, мужчины прекратили дежурства.

Хезни был единственным из всей моей семьи, кто пытался покинуть Ирак. Это случилось в 2009 году, через два года после теракта. Он влюбился в Джилан, дочь нашего соседа, но ее родители были против брака, потому что по сравнению с ними у нас было мало денег. Но это не остановило Хезни. Когда родители Джилан запретили ему заходить к ней, они поднимались на крыши и беседовали через разделявший их узкий переулок. Потом родители Джилан построили стену по периметру крыши, но Хезни вставал на кучу кирпичей и заглядывал через стену. «Ничто меня не остановит», – повторял он. Он был скромным, но так сильно влюбился, что был готов на все, лишь бы оставаться рядом с Джилан.

Хезни подговаривал братьев или кузенов зайти в дом Джилан, родители которой, по обычаю, должны были предложить гостям еду и чай. Пока они отвлекались, Джилан выскальзывала из дома и встречалась с ним. Она тоже сильно влюбилась в него и уговаривала родителей разрешить ей выйти замуж. Я вся кипела от негодования – из Хезни вышел бы такой прекрасный муж для Джилан, – но моя мать, как всегда, относилась ко всему со смехом. «По крайней мере то, что мы бедные – единственный наш недостаток в их глазах, – говорила она. – А в бедности нет ничего плохого».

Хезни понимал, что родители Джилан не разрешат ему жениться на ней, пока он не раздобудет денег. В то время у него не получалось найти работу в Ираке, и он расстраивался. Он вбил себе в голову, что, кроме Джилан, ничто его дома не держит, и раз уж она ему не достанется, то нет смысла здесь оставаться. Когда некоторые мужчины из нашей деревни захотели перебраться в Германию, где уже жили езиды, Хезни тоже решил попытать счастья. Пока он собирал вещи, все мы заливались слезами. Мне было плохо от мысли, что он оставляет нас; я не представляла себе жизни дома без кого-то из своих братьев.

Перед отъездом Хезни пригласил Джилан на чужую свадьбу в другой деревне, где они могли поговорить вдали от любопытных ушей. Она постаралась отделиться от гостей и найти его. Он до сих пор вспоминает, что на ней было белое платье. «Через два-три года я вернусь, – пообещал он ей. – И у нас будет достаточно денег для начала совместной жизни». И вот за несколько дней до начала одного из двух наших ежегодных постов Хезни вместе с другими мужчинами покинул Кочо.

Сначала они пешком перешли границу с Турцией на севере Ирака, а в Турции добрались до Стамбула. Там они заплатили одному контрабандисту, чтобы он перевез их на тягаче с прицепом в Грецию. Контрабандист велел им отвечать пограничникам, что они палестинцы. «Если узнают, что вы из Ирака, то вас арестуют», – сказал он, после чего закрыл двери прицепа и поехал к границе.

Через несколько дней Хезни позвонил нам из тюрьмы. Мы как раз сели поесть после поста, когда зазвонил сотовый телефон матери. Оказалось, один из иракцев в их компании испугался, сказал правду, и всех их раскрыли. Хезни жаловался на ужасные условия в тюрьме и говорил, что им приходится спать на бетонном полу с очень тонкими матрасами. Никто им ничего не говорил, и они не знали, когда их освободят, предъявят ли какие-то обвинения и осудят. Однажды, чтобы привлечь внимание охранника, несколько заключенных подожгли матрасы, и Хезни боялся, что все они задохнутся от дыма. Он спросил нас, как прошел пост. «Я такой голодный», – добавил Хезни, и с тех пор всякий раз, когда он звонил, мать начинала плакать, а мои братья бежали к телефону и старались ответить на звонок раньше ее.

Три с половиной месяца спустя Хезни вернулся в Кочо – тощий и угрюмый. Я тогда подумала – как хорошо, что мне совсем не хочется уезжать в Германию. Я до сих пор думаю, что покидать дом из страха – одна из худших несправедливостей, с какой сталкиваются люди. Тебя лишили всего, что ты любил, и ты, рискуя жизнью, отправляешься жить в место, которое ничего для тебя не значит. А если ты из страны, охваченной войной и насилием, то все на тебя смотрят с подозрением. Ты живешь в постоянной тоске и молишься, чтобы тебя не депортировали. Случай с Хезни заставил меня задуматься о незавидной участи иракских беженцев, которые либо попадают в тюрьму, либо туда, откуда сбежали.