Битва двух империй. 1805-1812 - Олег Соколов Страница 13

Смутные, туманные предчувствия надвигающейся грозы терзали Павла. Саблуков рассказывает, что за несколько дней до выступления заговорщиков во время конной прогулки Павел вдруг остановил свою лошадь и, обернувшись к обер-шталмейстеру Муханову, сказал взволнованным голосом: «Мне показалось, что я задыхаюсь, и у меня не хватает воздуха, чтобы дышать. Я чувствовал, что умираю… Разве они хотят задушить меня?» Без сомнения, какая-то неопределенная информация о заговоре дошла до Павла, но никаких деталей он не знал. Император оказался поистине в изоляции. И хотя в первые дни марта по Петербургу поползли слухи о заговоре, Павел оставался в неведении.

Граф де Санглен рассказывает, что вечером 11 (23) марта, когда он проезжал по Невскому проспекту, извозчик повернулся к нему и сказал:

— Правда ли, сударь, что император нынешней ночью умрет? Какой грех!

— Что ты, с ума сошел? — воскликнул в ответ Санглен.

— Помилуйте, сударь, у нас на Бирже только и твердят: конец.

Если это правда, то извозчик оказался информирован лучше, чем император, который, несмотря на странную нервозную атмосферу в его резиденции в Михайловском замке, вечером 11 марта так и не предпринял никаких шагов для своего спасения. Около полуночи в замок проникли две группы заговорщиков: одна — ведомая графом Паленом, другая — генералом Беннигсеном. В карауле стоял 3-й батальон Семеновского полка, большая часть офицеров которого состояла в заговоре. Кроме того, высокое звание Палена и его большие полномочия позволили заговорщикам беспрепятственно войти во дворец. В то время, пока граф Пален и сопровождающие его офицеры отвлекали внимание основных караулов, «ударная» группа, ведомая Беннигсеном (10–12 человек), зарубив камердинера Аргамакова, ворвалась в спальню императора.

То, что дальше последовало, описано во многих источниках и разобрано в сотнях исследований по эпохе Павла I; впрочем, всех подробностей, наверное, установить невозможно. Показания участников событий сбивчивы. К тому же практически все «герои» переворота были пьяны и вряд ли, даже спустя несколько минут, могли связно объяснить, что же произошло в действительности.

Так или иначе, Павлу пытались подсунуть на подпись какую-то бумагу, по всей видимости акт об отречении. Естественно, что император категорически отказался её подписывать. Тогда после «оживленной дискуссии» Николай Зубов ударил Павла в левый висок каким-то тяжелым предметом (показания свидетелей на этот счет расходятся: кто-то говорит о массивной золотой табакерке, кто-то о мраморном предмете, кто-то о пистолете). Император, обливаясь кровью, упал, тогда заговорщики повалили его на пол и задушили, судя по всему, офицерским шарфом офицера гвардии Скарятина. Затем озверевшие от вида крови пьяные заговорщики набросились на убитого императора и принялись глумиться над мертвым телом…

«Крики „Павел более не существует!“ — рассказывает в своих мемуарах граф Чарторыйский, — распространяются среди других заговорщиков, пришедших позже, которые, не стесняясь, громко высказывают свою радость, позабыв о всяком чувстве приличия и человеческого достоинства. Они толпами ходят по коридорам и залам дворца, громко рассказывают друг другу о своих, если так можно выразиться, подвигах, и многие проникают в винные погреба, продолжая оргию, начатую в доме Зубовых».

Утром 12 (24) марта дворянский Санкт-Петербург ликовал. Улицы наполнились повесами, одетыми во все запрещенные регламентами Павла новомодные наряды, «круглые шляпы и сапоги с отворотами наполнили улицы, а какой-то подвыпивший гусарский офицер гарцевал на коне по тротуару с криком „Теперь все можно!“». Что же касается солдатской массы, она восприняла известие о гибели императора с угрюмым молчанием. «Строгости и ярость императора Павла били обычно по чиновникам, по генералам и по старшим офицерам. Чем более высок был чин, тем больше была опасность подвергнуться наказанию, и редко строгости касались солдат. Наоборот, в качестве награды за парад или смотр они получали щедрые раздачи хлеба, мяса, водки и денег… Солдатам нравилось видеть, как император, их знаток и ценитель, обрушивал наказания и строгости на офицеров».

Собранный рано утром на плацу лейб-гвардии Конный полк отказался присягать новому царю, Александру, не убедившись в смерти Павла. Пришлось привести группу солдат во дворец, и корнет Филантьев заявил хозяйничавшему там Беннигсену, что солдатам необходимо показать покойника. «Но это невозможно! Он весь обезображен, поломан, и сейчас занимаются тем, что его подкрашивают и приводят в благопристойный вид», — ответил генерал по-французски. Но так как корнет настаивал, Беннигсен раздраженно сказал: «Черт с ним. Раз уж они так к нему привязаны, пускай на него посмотрят». Когда солдаты вернулись к полку, полковник спросил правофлангового Григория Иванова:

— Что же, братец, видел ты Государя? Действительно он умер?

— Так точно, ваше высокоблагородие, крепко умер!

— Присягнешь ли ты теперь Александру?

— Точно так… хотя лучше покойного ему не быть… А впрочем, все одно: кто ни поп — тот батька.

Так закончилось это необычное противоречивое и в то же время удивительное царствование. Но нас интересуют, прежде всего, не подробности заговора, а его политические последствия. Для того чтобы их понять, нужно, в частности, четко представить себе ту роль, которую сыграл сын Павла, великий князь Александр в трагических событиях ночи 11–12 марта 1801 г.

Распространено убеждение, что Александр I кое-что знал о заговоре, но даже и вообразить не мог, что его организаторы осмелятся совершить столь ужасное злодеяние. Он-де наивно воображал, что его папа спокойно подпишет отречение от престола и заживёт тихо и мирно где-нибудь в уютном дворце, а он, Александр, назначенный регентом, будет управлять государством, дабы спасти Россию от деспотизма безумца.

Но если бы Александр твердо и ясно выразил свою волю и пояснил заговорщикам, что в случае гибели отца он строго с них спросит, неужели кто-то осмелился бы поднять руку на императора! Нет сомнений, что в подобной ситуации Александр не только мог, но и просто был бы обязан устроить суд над заговорщиками и жестоко покарать убийц. Но ничего и отдаленно подобного сделано не было. Пожалуй, лучше всего в косвенной, но, тем не менее, вполне ясной форме продемонстрировал отношение Александра к заговору эпизод с главным заговорщиком графом Паленом. Узнав о произошедшем, Александр зарыдал или стал изображать судорожные рыдания, а граф Пален строгим тоном прервал его слезы: «Перестаньте ребячиться. Ступайте царствовать».

В этом резком ответе Палена и в рыданиях Александра целый спектакль. Проливая слезы, Александр публично изображал, что совершенно непричастен к злодеянию, что во всем виноваты негодяи и, в частности, стоявший перед ним граф Пален. Строгий ответ генерал-губернатора Петербурга предназначался не столько Александру, сколько другим свидетелям этой сцены, и был призван намекнуть новому императору, что тот вовсе не так чист, как пытался изобразить, проливая слезы.