Нормандцы в Сицилии. Второе нормандское завоевание. 1016-1130 - Джон Джулиус Норвич Страница 13

Таким образом, когда в 1036 г. Гвемар обратился в Константинополь с просьбой о помощи, оправданием для отказа (как и двенадцать лет назад, когда с подобной просьбой обращался Пандульф) послужила подготовка к походу на Сицилию. Даже не будь этого оправдания, Михаил едва ли предпринял бы решительные действия. Пандульф был в прошлом полезным союзником Византии, и его положение казалось не настолько безнадежным: с какой стати Восточная империя должна помогать в свержении человека, который двадцать лет был занозой в теле ее главной соперницы – Западной империи? Два года спустя ситуация изменилась. Пандульф потерпел сокрушительное поражение, и не оставалось никакой надежды на то, что он сумеет вернуть себе прежнее положение. Гвемар же был силен и честолюбив. Если бы он захотел выступить против Византии, он мог наделать много бед в Капитанате. Кроме того, имелась надежда на то, что князь Капуи и Салерно и его соправители, также страдавшие от сарацинских набегов, окажут помощь людьми и деньгами сицилийской экспедиции. Если бы у Пандульфа было время немного подумать, арест в Константинополе не оказался бы для него такой уж неожиданностью.

Войска, направлявшиеся на Сицилию, отплыли из Константинополя в начале лета 1038 г. Ими командовал величайший из византийских полководцев того времени – великан Георгий Маниак, уже прославившийся серией военных триумфов в Сирии шестью годами раньше. Характер и деяния Маниака, как и его физические данные, не укладывались в обычные человеческие рамки; он был одним из тех колоритных гениев, появляющихся периодически в истории, которые, кажется, должны завоевать мир, но теряют все из-за какого-то изъяна, обнаруживающегося в критический момент.

Историк Михаил Пселл оставил следующее поразительное описание: «Я сам видел этого человека и дивился ему; от природы он соединял в себе все качества, необходимые военному командиру. Его рост достигал чуть ли не трех метров, и, чтобы смотреть на него, людям приходилось закидывать головы, словно они глядели на вершину холма или высокую гору; его манеры не были мягкими или приятными, но напоминали о буре; его голос звучал как гром; а его руки, казалось, подходили для того, чтобы рушить стены или разбивать бронзовые двери. Он мог прыгать как лев, и его хмурый взгляд был ужасен. И все остальное в нем было чрезмерным. Те, кто его видел, обнаруживали, что любое описание его, которое они слышали, было преуменьшением».

Армия, которой должен был командовать этот удивительный великан, была, как всегда, разнородной. Ее сильнейшей составляющей был внушительный отряд варяжской гвардии под предводительством почти легендарного Харальда Хардрады, вернувшегося из паломничества в Иерусалим; слабейшей – подразделение, состоящее из лангобардов и итальянцев из Апулии, которые не скрывали своего недовольства по поводу того, что их заставляют служить Византии. Основная масса войск Маниака состояла главным образом из греков и болгар. Для транспортировки армии использовался флот из галер под командованием некоего Стефана, бывшего конопатчика, заделывающего щели в кораблях и лодках, чья единственная заслуга состояла в том, что он много лет назад женился на сестре Орфанотропоса и в одно прекрасное утро проснулся зятем императора – это обстоятельство позволило ему быстро возвыситься и занимать ответственные посты, что намного превосходило его возможности ^[6].

Армия не отправилась сразу на Сицилию, но сперва завернула в Салерно, чтобы просить поддержки у Гвемара. Молодой князь предоставил помощь с величайшей готовностью. В результате его действий политическая обстановка в Италии стала непривычно стабильной и толпы нормандских авантюристов, надоедливых, хищных и совершенно беспринципных, ищущих приключений и не желавших жить мирной жизнью, стали для него большой помехой. Гвемар, конечно, оставил при себе графа Аверсы и его самых верных последователей, на тот случай, если понадобится их помощь; но три сотни самых молодых и своевольных получили приказ отправиться в Сицилию и, подбадриваемые обещанием большого вознаграждения, погрузились вместе с итальянцами и лангобардами на корабли Стефана. Среди них были и Отвили.

Остров Сицилия – самый большой в Средиземном море. На протяжении веков он постоянно оказывался и самым несчастным. Перевалочный пункт по пути из Европы в Африку, ворота между Востоком и Западом, между латинским и греческим миром, одновременно крепость, наблюдательный пункт и расчетная палата, он был лакомым куском для всех великих держав, которые в разные времена стремились к господству в Центральном Средиземноморье. Сицилия принадлежала всем им по очереди – и по сути не принадлежала никому; множество самых разных завоевателей, мешая формированию собственной национальной индивидуальности у жителей острова, наделили эту землю таким калейдоскопическим наследием, что никакая ассимиляция стала невозможна. Даже сейчас, несмотря на красоту пейзажей, плодородие полей и постоянно благоприятный климат, там ощущается нечто мрачное, давящее – некая подспудная горечь, которую можно отнести на счет бедности, влияния церкви или власти, мафии; но реально то, другое и третье являются ее проявлениями, но не причиной. Эта горечь порождена долгим неудачным опытом, памятью об утраченных возможностях и невыполненных обещаниях; такова, может быть, горечь красивой женщины, которую слишком часто насиловали и предавали, так что она не годится теперь для брака по любви. Финикийцы, греки, карфагеняне, римляне, готы, византийцы, арабы, нормандцы, немцы, испанцы, французы – все оставили здесь свои следы. Ныне, через сто лет после того, как она обрела свой дом в Италии, Сицилия, наверное, стала счастливей, чем была в течение многих веков; но хотя она не кажется более брошенной, она по-прежнему одинока и ей недостает осознания себя, которое она никак не может обрести.

Греки впервые достигли Сицилии в VIII в. до н. э. Потеснив местных жителей и финикийцев, устроивших на острове несколько своих торговых баз, они привезли вино и оливы, и остров скоро превратился в процветающую колонию, в один из важных центров просвещенного греческого мира: здесь родился поэт Стесихор Гимерийский, которого боги поразили слепотой за то, что он оскорбительно отзывался о Елене Троянской, и философ Эмпидокл Агригентский, который написал ученый труд о переселении душ и, уже почти пройдя долгое и утомительное ученичество в качестве куста, внезапно оставил свое смертное тело ради высших целей, когда утром 440 г. другие научные исследования завели его слишком далеко в кратер Этны. Но золотой век длился недолго. Пелопоннесская война и знаменитая афинская военная экспедиция подготовили почву для первого вторжения карфагенян, которые, вместе с различными греческими тиранами (из которых самый знаменитый – Дионисий Сиракузский) вплоть до III в. до н. э. использовали остров как военный плацдарм. Наконец, в 241 г. после Первой Пунической войны залитая кровью Сицилия сделалась римской провинцией.

В эпоху Республики Сицилия не могла ждать от римлян ничего хорошего. Ужасный комплекс неполноценности, который они испытывали, когда соприкасались с греческой культурой, заставлял их безжалостно разорять и жестоко эксплуатировать захваченные греческие земли. Несколько греческих городов смогли сохранить свою независимость, но на большей части острова обнаженные рабы трудились на полях, сея и собирая зерно для Рима. Время от времени серьезный мятеж рабов или скандал, подобный делу о взяточничестве Верреса, о котором нам известно из обличений Цицерона, привлекал ненадолго внимание к бедственному положению острова, но по большей части Сицилия переносила свои страдания молча. В период империи ситуация немного улучшилась; Адриан, этот неутомимый путешественник, посетил Сицилию в 126 г. г. э. и взобрался на Этну, но и тогда острову отводилась всего лишь роль главной житницы Рима. Соответственно к нему и относились. Никто не пытался принести на остров римскую цивилизацию, и, невзирая на некоторое количество латиноговорящих поселенцев, Сицилия оставалась в основном греческой по языку и обычаям.