Его повесили на площади Победы - Лев Симкин Страница 13

Штреккенбах, как и Еккельн, был новым человеком в полиции (не в Брауншвейге, а в Гамбурге). В основном же после прихода Гитлера там остались те же люди, что при старом режиме. Из 6 тысяч сотрудников полиции Гамбурга только 200 было уволено, да и то не все по политическим соображениям. Новая власть понимала — новых людей взять особо негде, надо перевоспитывать старых в новом духе.

Гиммлер еще только планировал передачу СС полицейских функций. Но уже тогда, согласно рассказу Штреккенбаха, полицейских чиновников в массовом порядке принимали в СС со всеми вытекающими последствиями — на них распространялся приказ о разрешении на заключение брака, требования к состоянию здоровья. И, разумеется, обучение нацистской премудрости. Штреккенбах создал специальный отдел по национал-социалистическому обучению (аналог сети партийного и комсомольского обучения у нас в советское время). Особое внимание на занятиях с полицейскими, разумеется, придавалось расовой теории. Кто не выдерживал итоговых экзаменов, не получал повышения по службе.

Полиции, между прочим, приходилось бороться и с «религиозным дурманом». Тот же Бруно Штреккенбах, отвечая на вопрос следователя, чем занималось гестапо в Гамбурге, которое он возглавлял в 1933–1936 годах, сообщил, что часть его усилий было сосредоточено «на непривычных полиции областях — католики, масоны, евреи, секты». Гестапо занималось «подавлением нежелательных организаций — масонских лож и религиозных сект. Особенно „Исследователей Библии“ (так назывались в то время „свидетели Иеговы“. — Л.С.) — секты религиозных фанатиков, одурманенных религиозной химерой».

Но главным было, конечно, другое. Особенно в Гамбурге, где, в отличие от Брауншвейга, традиционно была сильная компартия.

— Как практически осуществлялась работа по вскрытию деятельности политических противников фашистского режима?

— Эта работа осуществлялась путем получения и использования доносов населения (по собственнной инициативе последнего), следствия и агентурной работы.

Думаю, агентурная работа была на высоте. Объяснялось это тем, что нацистская партия и СС вместе с полицией (как сказали бы сегодня — силовики) состояли в неразрывной связи.

Бруно Штреккенбах вступил в партию в марте 1931 года, «так как считал, что будет оказывать помощь родине» (из его последнего слова на судебном процессе в 1952 году). «На всех собраниях секций (так назывались низшие партийные организации), — рассказывал он на следствии, — выдвигались требования к отдельным членам партии, чтобы все, что становилось им известным из разговоров с соседями по дому, во время поездок в местном транспорте о событиях, деятельности других политических партий, докладывалось их партийному руководителю».

За членами партии, в свою очередь, следила партийная служба безопасности, впоследствии преобразованная в СД. Последняя, по мнению Штреккенбаха, сыграла свою роль, когда начался наплыв новых членов — благодаря ей удалось предотвратить путч Рёма.

Не только члены партии, народ был заодно с полицией, полиция опиралась на его поддержку. «В годы дипломатических успехов и экономического возрождения этнические немцы были погружены в атмосферу пьянящего коллективизма, — пишет профессор Оксфорда Клаудиа Кунц. — …И нацистские осведомители, и антифашистские подпольщики единогласно сообщали о том, что немцы испытывают искреннюю благодарность режиму за ликвидацию безработицы и выход из ненавистного Версальского договора. Все были буквально очарованы удовольствиями, которые предлагала нацистская массовая культура».

Интеллектуалы не были исключением. Философ Хайдеггер впоследствии объяснял свой поворот к национал-социализму желанием присоединиться к тем силам, которым, как ему казалось, была присуща подлинная воля к новому началу. «Для всех немцев, наделенных чувством социальной ответственности, классовые различия в нашем народе стали нестерпимыми — равно как и тяжелое экономическое закабаление Германии посредством Версальского договора». «Сам Хайдеггер тоже казался другим — так описывает свою последнюю встречу с ним в июне 1933 года Карл Ясперс. — Сразу, как только он приехал, возник настрой, разделивший нас. Народ был опьянен национал-социализмом. Я поднялся наверх, в комнату к Хайдеггеру, чтобы поздороваться. „Как будто опять наступил 1914 год, — начал я, желая продолжить, — опять то же всеобщее лживое опьянение“. Но при виде сияющего Хайдеггера слова застряли у меня в горле… Перед одурманенным Хайдеггером я оказался бессилен».