Шарлотта Корде - Елена Морозова Страница 13

По словам французских историков, во французской историографии никогда не было «маратистов» — в отличие от «робеспьеристов», «жирондистов» и других «истов». У многих современников личность Марата вызывала откровенную антипатию: Бриссо Марат напоминал обезьяну, Редереру — хищную птицу, Арману (из Меза) — гиену, Левассеру — насекомое, Буало — тигра, мадам Ролан — бешеную собаку. Но всех превзошел Баррас, назвавший своего оппонента припадочной рептилией. Подобные сравнения порождала не столько внешность (о вкусах, как известно, не спорят) Марата, сколько его кипучая жажда истреблять «врагов» и «заговорщиков», к которым в любую минуту мог быть причислен каждый. Однажды «божественный» Марат перепутал депутата Салля с Садом, и эта путаница доставила «божественному маркизу» немало неприятных часов.

Когда в начале 1791 года Шарлотта Корде вышла из монастыря, она, без сомнения, ничего не знала о докторе Жане Поле Марате, родившемся 24 мая 1743 года в маленьком городке Будри неподалеку от Невшателя, в северо-западной части Швейцарии. Его отец, тоже Жан Поль (как записали его в Швейцарии), уроженец Сардинии, выступал на поприще рисовальщика, преподавал иностранные языки, знал медицину. Мать, Луиза Каброль, происходила из семьи французских протестантов, во времена гонений эмигрировавшей в Женеву. Марат, старший в семье, где, кроме него, было еще пятеро детей — две сестры и три брата, покинул дом в шестнадцать лет. Какое-то время Марат поддерживал отношения с семьей, но потом остался дружен только с сестрой Альбертиной, которая была моложе его почти на семнадцать лет. Она обожала Жана Поля. Наверное, сама судьба распорядилась, что в роковой для Марата день сестры не оказалось рядом. После смерти Марата Альбертина не вышла замуж, решив посвятить себя служению памяти брата и приведению в порядок его неизданных рукописей. Необычная судьба была уготована Давиду, младшему брату Марата, уехавшему в 1784 году гувернером в далекую Россию, где он впоследствии под именем Давыда Ивановича Будри стал профессором французской словесности в Царскосельском лицее.

В начале 1793 года Марат опубликовал статью под названием «Портрет Друга народа, нарисованный им самим», своего рода публичную исповедь, которой, по его словам, он хотел послужить общественному делу. Сложно сказать, насколько признания личного характера оказали воздействие на почитателей Марата, внимавших любым словам кумира как заклинаниям. Но для его биографов они, несомненно, очень ценны, ибо в них Марат сам признавался в иссушавшей его душу страсти, ради которой он шел на мошенничество в научных опытах. Страсть эта — жажда славы. «Единственная страсть, пожиравшая мою душу, была любовь к славе, но это был еще только огонь, тлевший под пеплом», — писал он и через несколько строк повторял: «Моей главной страстью была любовь к славе: она определяла выбор моих занятий; она постепенно заставляла меня отбрасывать каждый предмет, который не обещал мне прийти к настоящим, большим результатам (…) а ныне я добиваюсь славы принести себя в жертву отечеству». Воспитанный на трудах Цезаря, Плутарха и Светония, Марат не остался равнодушным к подвигам античных героев, получавших в награду поклонение народа. Жаждавший общественного признания, во время выборов в Генеральные штаты он издал брошюру, состоявшую из нескольких речей, адресованных третьему сословию. Желая выделить свой труд и подчеркнуть его значимость, он дал ему торжественное название «Дар отечеству». Однако сочинения, авторы которых бичевали пороки министров и уповали на справедливость короля, в кипучее время выборов и составления наказов переполняли книжные лавки. Брошюра Марата ничем особенным от них не отличалась, а потому осталась незамеченной. Всеобщую известность снискал памфлет аббата Сийеса «Что такое третье сословие», ставший подлинным знаменем борьбы третьего сословия за свои права. Накануне созыва Генеральных штатов у всех на устах были знаменитые слова Сийеса: «Что такое третье сословие? — Всё. — Чем оно было до сих пор? — Ничем. — Чем оно желает быть? — Быть чем-то». Из своих смелых для того времени постулатов Сийес делал вывод о необходимости превратить представительство третьего сословия в Учредительное национальное собрание.

Трудно не согласиться с утверждением, что поборником равенства Марат стал из-за бешеного стремления к славе: он не терпел, когда кто-либо в чем-либо его превосходил. Он нападал на аристократов с такой же яростью, с какой до революции обрушивался на Лаланда, Д'Аламбера и Лавуазье, не желавших признавать его научные достижения, на Вольтера и Дидро, отказавших ему в звании великого писателя. Возможно, в свое время и на жирондистов ^[30] Марат ополчится также отчасти по «старой памяти»: в 1759 году он прибыл в Бордо, где два года прослужил гувернером в доме богатого арматора Поля Нерака; в гостиной Нерака он вполне мог встречать кого-нибудь из родственников будущих депутатов или даже самих депутатов. И не исключено, что они не сумели правильно оценить таланты молодого учителя…

Марат, без сомнения, был человеком одаренным и вдобавок всесторонне образованным, знал несколько иностранных языков, считался хорошим врачом, читал лекции по оптике, разбирался в физике. Но ни одно из избранных им занятий не снискало ему желанной славы, он по-прежнему оставался одним из многих интеллектуалов, живших своим умом и своими знаниями, каковых эпоха Просвещения множила в достатке. А ему хотелось «возделывать свой сад», слыша со всех сторон восхищенные отзывы о талантах садовника. Что бы Марат ни делал, он все время как бы оглядывался по сторонам, ища признания и подтверждения собственной гениальности. Говорят, незадолго до революции он тяжело заболел только из-за того, что не встретил достойной, по его мнению, оценки своих трудов. Доктор Кабанес, посвятивший Марату ряд своих трудов, писал, что по истерическому складу характера Марат напоминал женщину. Замечательный французский историк XIX столетия Мишле тоже считал, что, обладая повышенной чувствительностью и постоянно подверженный нервным срывам, Марат поведением своим был более женщиной, нежели мужчиной.

Оставив поприще гувернера (ходили сплетни, что его выгнали из дома из-за попытки соблазнить жену Нерака), Марат отправился завоевывать Париж. Довольно скоро он убедился, что таких, как он, молодых людей, живущих в мансардах и одетых в потертые фраки, в столице очень много, и все они, усердно штудируя труды мэтров и оттачивая перья, стремятся к деньгам и славе. К деньгам Марат не стремился и в дальнейшем не раз являл пример готовности презреть бытовые удобства ради высшей цели. Его друг Панис считал Марата пророком и уподоблял его библейскому Иезекиилю, неподвижно пролежавшему на боку более года. Марат во время революции подолгу жил в подполье и был способен писать статьи в самых неудобных позах; он говорил, что это помогает работе мысли. Потому-то его коллеги доктора и утверждали, что Марат опроверг латинскую поговорку Mens sana in corpore sano, «В здоровом теле — здоровый дух»: постоянная ипохондрия, неврастения, неудовлетворенность, порождавшая озлобленность, подорвали здоровье Марата.