Махатма Ганди - Кристина Жордис Страница 13

Законопроект должен был рассматриваться во втором чтении. Спешно составили петицию, бросились собирать подписи, за один день под текстом подписались 500 человек. Эта первая петиция в истории Наталя была представлена в Законодательное собрание и провалилась, но отныне индийцы пробудились от спячки, их община представляла собой единой целое и была готова бороться за свои права.

В письме к Дадабхаи Наороджи ^[63], выдающемуся деятелю индийского националистического движения, главе Индийского национального конгресса и члену британского парламента, Ганди просил о поддержке: «Я молод и еще неопытен, могу совершить много ошибок. Ответственность, которую я возложил на себя, мне еще не по плечу» ^[64]. И тем не менее «я единственный человек, который может заняться здесь решением этой проблемы». Лишенная тщеславия, очевидная, как констатация факта, уверенность человека, оказавшегося в нужное время в нужном месте: она станет неотъемлемой чертой его личности.

Чтобы стать законом, законопроект должен был быть утвержден королевой. Ганди решил представить грандиозную петицию. Две недели он с друзьями колесил по дорогам, пешком и на колесах, и сумел собрать десять тысяч подписей, которые переслали в Лондон в министерство по делам колоний. Более того, он использовал эту политическую кампанию для образования масс: прежде чем подписать, каждый должен был прочесть текст петиции и одобрить его. Потом, с присущим ему врожденным навыком рекламщика, он разослал тысячу экземпляров в прессу и видным политическим деятелям.

Дожидаясь результатов этой инициативы, Ганди основал Индийский конгресс Наталя — орган националистического движения в Индии, что-то вроде филиала Индийского национального конгресса. Заниматься политическими проблемами — да, но еще и социальными и нравственными вопросами, повышать культурный уровень общины, учить молодежь мыслить самостоятельно. И вербовать новых членов, организовывать сбор средств — это особенно удавалось Ганди, обладающему «мягкой, но неотразимой манерой оказывать моральное давление на неуступчивых сторонников» (рассказывают, что он просидел всю ночь, отказываясь есть свой ужин, пока хозяин, индийский купец, не согласился повысить свой взнос с трех до шести фунтов). А еще пропаганда: о ней Ганди никогда не забывал. Держа в голове эту мысль, он написал две брошюры: «Воззвание ко всем англичанам Южной Африки», в котором обличал условия жизни индийцев, и «Воззвание к общественности» — краткий исторический очерк положения в Натале. Оба воззвания хорошо расходились.

Прошел месяц, Ганди пора было уезжать. Индийские друзья умоляли его остаться. Возникла проблема с финансами. О том, чтобы взять деньги из фондов общины, не могло быть и речи, как бы ни была велика работа, проделанная ради нее. Общественная деятельность не должна оплачиваться, поскольку, с одной стороны, это долг, а с другой — для нее необходима полнейшая независимость, чтобы иметь возможность критиковать и идти своим путем (а не по пути какой-либо партии).

Однако (и это вовсе не вписывается в традиционный образ Ганди) он хотел иметь «красивый дом в хорошем месте» и вести «жизнь, достойную адвоката», то есть получать по меньшей мере 300 фунтов в год. Два десятка купцов обязались пользоваться его услугами как адвоката и выплатили ему гонорар за год работы.

Он подал заявку в коллегию адвокатов при верховном суде Наталя и, несмотря на попытку адвокатов не пустить его, был принят. На сей раз он снял свой тюрбан, предпочитая поберечь силы для более серьезных боев, уже намечавшихся на горизонте. Тратить свой пыл на такую мелочь? «Мои умения заслуживали большего». Здесь проявилась способность Ганди идти на компромисс, приспосабливать общие правила к требованию момента. Он говорит о «принципе, согласно которому один и тот же факт можно рассматривать по-разному в зависимости от обстоятельств». Разумеется, его друзья были ошарашены и недовольны, и им еще придется испытать это чувство по другим, гораздо более серьезным поводам, чем отказ от тюрбана, когда пришлось объявить демобилизацию целой страны: прекратить кампанию, в которой участвовали миллионы людей. Свою позицию он объясняет таким великолепным парадоксом: «На протяжении всей жизни именно верность истине научила меня высоко ценить прелесть компромисса» ^[65]. Различие между истиной и компромиссом, способность уступить, а потом наверстать, вернуться к первоначальному курсу, от которого пришлось отклониться под давлением политической необходимости, — для Ганди это будет следствием умонастроения, необходимого для применения ненасилия, каковы бы ни были его последствия. Ну и пусть его заклеймят оппортунистом за его релятивизм и расплывчатость в оправданиях, которые, кстати, он не всегда и приводил.

Противодействие со стороны юридического сообщества лишь увеличило его славу в Южной Африке (большинство газет осудило его оппонентов), и эта известность, как он сам признавал, упростила его задачу. В его бумагах и речах мысль была безупречно ясной, слова — безукоризненно точны, честность — непоколебима. Поэтому, представляя поправку к новому законопроекту о праве голоса (первый законопроект королева все-таки отклонила), министр Наталя подчеркнул новое значение Индийского конгресса Наталя — органа, обладающего выдающимися руководителями, с которыми приходится считаться в политической жизни. Ганди посоветовал своим согражданам принять этот новый закон: благодаря петиции королева не ратифицировала откровенно расистский нормативный акт, и хотя второй вариант тоже оставлял желать лучшего, в представлении Ганди это была значительная победа.

Обладая внушительной суммой денег и красивым домом, выходящим на бухту Дурбана: «Я поселился в прекрасном маленьком домике, в хорошем районе. Домик был также соответственным образом обставлен», — в 1896 году Ганди отправился за своей семьей.

Хозяин дома

Согласно индусскому представлению о цикле жизни можно находиться на одной его стадии, потом покинуть ее и перейти к другой. На том этапе своей жизни (когда ему не исполнилось еще и тридцати) Ганди был хозяином дома, имел семью, умудрялся сочетать адвокатскую деятельность с призванием реформатора и поисками истины. И скоро должен был разбогатеть или, по меньшей мере, стать очень зажиточным человеком. Позднее он станет «религиозным революционером нового типа», новатором-фантазером, который, бросив все свое имущество, полностью посвятит себя служению обществу, то есть поискам Бога, аскетом, который, беспрестанно работая над собой, предаст себя в руки высших сил. Но в представлении индусов между двумя этими состояниями нет никаких противоречий, наоборот, это естественное развитие, постепенное расширение поля деятельности, желание заходить все дальше в познании себя и служении другим — пока не отдашься ему совершенно. Мы видели, как он с мелочной точностью вел свои счета и скупо расходовал средства, скрупулезно заботился о своем здоровье и терпеливо упражнял свое тело; он научился управлять бюджетом и пользоваться своими физическими ресурсами, чтобы извлекать из них наибольшую пользу. Вскоре он сделает эти опыты над собой доступными для других, расширив изначальную область исследований и применения и занимаясь уже не только домом, но уже общиной, после — целой страной, потом — обширным миром эксплуатируемых. Лечить, учить, реформировать, управлять и в первую очередь управлять собой — собой и своими желаниями, — как учит «Бхагавадгита»: вот дело для божьего работника. Он захотел всю свою жизнь оставаться божьим работником, принимая официальную власть лишь для того, чтобы отказаться от нее (и прекрасно зная, что от этого его влияние лишь усилится). Все бедняки Индии стали его семьей, а вся Индия — его полем деятельности.