Дитрих и Ремарк - Людмила Бояджиева Страница 13

— Если ты полагаешь, что я сумею снять все это на пленку, то ты считаешь меня волшебником. — Обернувшись к встревоженному Тревису, фон Штернберг одобрительно кивнул и продолжил поанглийски: — Великолепное воплощение невозможного. Я поздравляю вас всех.

14

В союзе фон Штернберг-Дитрих состязание талантов играло уникальную роль. Она задавала камере невыполнимые задачи, он требовал от нее то, что выходило за рамки актерского мастерства. Иногда лексикон их перепалок на площадке смущал присутствующих, а порой вызывал умиление. В конце концов, подобно Флоберу, Джозеф изрек:

«Марлен Дитрих — это я! Я — это Марлен Дитрих».

Шел к концу 1932 год, ей было немногим больше тридцати. Марлен стала звездой мирового кино, получающей самые большие в мире гонорары. Но ни наличие кухарки, ни возможность получать еду из любых ресторанов не охладили ее парадоксальную любовь к стряпне. Она приобретает кулинарные книги и по ним учится готовить. Ее коронным номером стали несколько блюд. Прежде всего это наваристые бульоны из овощей и разных сортов обезжиренного мяса, которым Марлен придавала целебное значение, которые она в термосах развозила прихворнувшим друзьям, преимущественно, правда, самого ближнего, допущенного к ее особе круга. И фирменное мясное жаркое, неизменно приготовляемое ею для друзей. Марлен никогда не сомневалась, что если уж берется за чтото, то сумеет это сделать лучше других. Легенды о ее феноменальном кулинарном мастерстве стали частью мифа Великой Дитрих.

Страдая от ревности, фон Штернберг не охладевал к своей избраннице, изобретая для нее все более искусительные амплуа. Собственно, он подогревал свое чувство созданными им экранными образами и не переставал желать ее — свою Галатею. А кого любила Марлен, столь жаждавшая пылких чувств с детских лет? Фон Штернберга, семью, кино, калейдоскоп поклонников? — Марлен любила себя.

…Отгорел закат, небо потемнело, в саду зажглись декоративные лампы и начали свою песню неутомимые цикады.

— Мути, Мутиляйн! Смотри, смотри скорее туда! — Мария подпрыгивала, тыча пальцем вверх.

— О господи! Смотрите! — Марлен вскочила, прижав к себе дочь и запрокинув голову.

Самолеты чертили в небе ее имя. Все стояли на площадке и читали буквы, струящиеся из самолета, — МАРЛЕН ДИТРИХ.

— Мами, звезды смотрят на нас через твое имя! — Глаза Марии восторженно блестели. Какому еще ребенку довелось увидать такое? Чудесная, единственная Королева!

Какие бы метаморфозы ни происходили с Марлен в процессе прогрессирующего эгоцентризма, она неизменно исполняла свои любимые роли в «настоящей жизни» — сестры милосердия, щедрой дарительницы и фанатичной матери. Правда, с годами роль фанатичной Мути приобретет характер декоративной ширмы и любящая мать превратится в чудовище, не отдавая себе в этом отчета и считая себя правой в самых нелепых поступках.

С самого начала — с приезда Марии в Голливуд, Марлен, скостившая себе несколько лет, уменьшала и возраст дочери. Марлен продолжала выдавать за шестилетнюю крошку и одевать в наивные детские платьица девятилетнюю девочку. Близкие люди удивлялись разумности Ребенка, фотографы, делавшие семейную рекламу, ухитрялись снимать рослую дочку звезды до талии. Но этот обман, муСделав Марию своим преданным секретарем и помощником, Марлен не испытывала ни малейших сомнений в том, что уготовила ребенку лучшую участь, какую только может дать своему дитя мать мегазвездных масштабов. Ее малышка — Радость моя, Ангел или Кот — вместо семьи имела в «приятелях» любовников матери, вместо компании сверстников — безмолвных секьюрити, вместо школы — съемочный павильон.

Несомненно, Дитрих считала образ жизни девочки-секретарши ценнейшим подарком для своей дочки. Она всегда стремилась к тому, чтобы ее Ангел имел все самое лучшее. И даже более того. Она мечтает о настоящем Рождестве? Бедняжка, она забывает, что живет в Калифорнии. Что за Рождество без снега и санок? Какая елка среди пальм и роз?

Универсальный магазин Буллока в Уилшире, пригороде Лос-Анджелеса, был точной копией Крайслер-билдинга в несколько уменьшенном виде. Сводчатый зал первого этажа, похожий на собор, светился разноцветными стеклами витражей, а в самом центре возвышалась гигантская рождественская елка с серебряной звездой на верхушке, усыпанная сверкающим искусственным снегом. Все убранство елки, от бесчисленных гирлянд лампочек до последнего шара, было серебристо-голубым, льдистым, морозным. Марлен с замиранием сердца смотрела, как обомлела от невиданной красоты ее дочка.

Рождественским вечером 24 декабря Марию ждал сюрприз. Заиграла музыка, фон Штернберг и Марлен распахнули двойные тяжелые двери гостиной, и перед малышкой, одетой в пышное кружевное платье, воссияла сказка: во всем своем двадцатифутовом великолепии в центре комнаты

стояла елка из магазина! Этот день Мария запомнила на всю жизнь, как помнила и многое другое — чудесное и страшное, когда ее жизнь стала частью легенды Великой Дитрих, а обожаемая Мами превратилась в чудовище.

15

«Шанхайский экспресс» публика приняла на ура: посыпался шквал восторженных рецензий. Из отдела рекламы поступали фото, которые Марлен тщательно отбирала и со знанием дела ретушировала. Проведенная вдоль носа светлая линия выправляла его форму. Щеки и крылья носа затушевывались тенями, на нижних веках ставились два белых штриха, делая глаза распахнутыми и словно подернутыми слезой. Она ловко владела восковым карандашиком для бровей, утоньшая пальцы и запястья, по ее мнению, недостаточно изящные, подправляла очертания фигуры. А волосы в самом деле светились золотом. Хотя Марлен и не отрицала слухов, что посыпает их настоящей золотой стружкой, свет фон Штернберга творил чудеса. Отретушированные снимки переснимались в огромном количестве и рассылались всем друзьям и знакомым в фирменных конвертах «Парамаунта».

— Джо, Папиляйн пишет, что в Берлине готовится нечто ужасное. К власти рвутся какие-то нацисты. Почитай это письмо, прямо страшно становится. — Марлен бросила на стол письмо мужа, но у фон Штернберга было табу на чтение чужой переписки. Марлен же, достаточно сдержанная в разглашении интимных секретов, обладала еще одной парадоксальной особенностью: всю жизнь она не только пересылала мужу письма поклонников, обсуждая с ним любовные ситуации, но и оставляла листки любовной переписки по всему дому. Скорее всего, Марлен считала, что все, происходящее в ее жизни, имеет огромную ценность для ее близких и представляет интерес для потомков, — супруг до самой смерти хранил письма от поклонников жены и ее дневники с любовными излияниями в адрес не одного десятка мужчин.

Джозефа это поражало, как и многое в Марлен, и порой он не знал, чего в нем больше — восхищения полной свободой этой парадоксальной женщины или отвращения. Но коктейль из противоречивых чувств пока действовал на него стимулирующе.

Они сидели в садовых шезлонгах, слушая, как плещется в бассейне Ребенок, и краем глаза контролируя следившую за ней прислугу. Марлен с показным старанием мучила вышивку в пяльцах — вещественное доказательство ее домовитой женственности.