Блокада в моей судьбе - Борис Тарасов Страница 13

Но и этому относительному благополучию скоро пришел конец. Однажды мама пришла очень озабоченная, показала какие-то цветные бумажки и серьезно обратилась к нам:

– Дети! В Ленинграде введены продовольственные карточки. Теперь только по ним мы будем получать продукты. Если вдруг карточки потеряем или у нас их украдут, то останемся совершенно голодными. Поэтому будьте очень внимательными, смотрите за карточками в оба глаза.

Потом подробно растолковала мне, как с этими карточками обращаться.

Кто-то подсказал нам, что на полях под Ленинградом можно набрать картошки, оставшейся после уборки. И вот в последних числах августа мы с мамой взяли вещмешки и отправились в пригород Ленинграда. Долго ехали на трамвае, затем еще довольно далеко шли пешком. Пришли на большое картофельное поле. Картошка на нем была уже убрана, но, видимо, недостаточно качественно, поскольку все поле было заполнено людьми, которые копались в земле и выбирали оставшиеся клубни. Занялись этим и мы. Это был мой первый опыт приобщения к сельскому труду. Я тогда не мог себе представить, как много мне придется заниматься этим в грядущие годы. Результатом наших усилий стали два вещмешка и одна небольшая сумка с мелким и грязным картофелем. Я навсегда запомнил, с каким трудом моя беременная мама и я, худенький девятилетний ребенок, тащили домой свою добычу. Но она помогла нам некоторое время довольно сносно питаться.

В один из холодных сентябрьских дней мы с моим тогдашним приятелем увидели двух подростков, гораздо старше нас, с удочками на плечах. В руках у них болтались на лесках несколько пойманных, довольно приличных по величине, рыбешек. Мы бросились к ним с расспросами и узнали, что рыбу они поймали в Неве. Мною сразу же овладела мысль последовать их примеру и добыть для нашего семейства рыбки. Мама яростно возражала против этой моей затеи, но мне удалось ее уговорить. С этим же приятелем мы взялись за дело. Выстрогали из больших веток удилища, накопали в Таврическом саду червей и рано утром отправились на Неву. Там оказалось уже довольно много любителей рыбалки. Места на площадке возле воды были все заняты. Пришлось нам рыбачить прямо с высокого гранитного берега. На клев не было даже намека.

В тот день на Неве было активное движение военных кораблей и судов разного назначения. Как я потом узнал, накануне этих дней немцы предприняли попытку в верховьях Невы переправиться на занятый нашими войсками берег, но были отбиты. Возможно поэтому на реке было так оживленно. Как бы там ни было, до полудня мы простояли впустую. Наконец, на площадке у воды освободилось место и мы с приятелем быстро переместились туда. Мужчина, рядом с которым мы расположились, предупредил:

– Ребята, уходите отсюда, вас может смыть волной.

Но мы, естественно, не прислушались к его словам, лишь напряженно следили за поплавками.

Беда не заставила себя ждать. Невдалеке показался довольно большой военный корабль, вероятно, эсминец. Кто-то из присутствующих рыбаков предупредил:

– Будьте осторожны, после этого корабля всегда идет большая волна.

Однако никто не сдвинулся с места. И вдруг волна, подкравшаяся совершенно незаметно, накрыла меня с головой. Следующее, что я отчетливо помню до сих пор, – это ощущение очень холодной воды, в которой я оказался. Когда меня вытолкнуло из глубины на поверхность, я увидел, что нахожусь примерно в 10–15 метрах от берега. Такое расстояние меня не особенно испугало, потому что к этому времени я уже умел немного плавать. Я начал интенсивно работать руками и ногами.

Но, как я ни старался, расстояние между мной и берегом не сокращалось. Мало того, я обнаружил, что быстрое течение начинает сносить меня в сторону от площадки, к высокому гранитному берегу, на который невозможно выбраться. Это означало угрозу жизни. Отчетливо помню, как в меня начал входить ужас. На мгновение возникла мысль: что же будет без меня делать мама?

С берега мне что-то кричали, видимо, подавали какие-то советы, но кровь так стучала в голове, что никаких слов я не разбирал, лишь отчаянно продолжал грести. Вдруг я увидел, что один из рыбаков бросил в воду веревку. Я ринулся ей навстречу.

Только с третьего или четвертого раза мне удалось поймать конец этой спасительной веревки. Меня постепенно подтянули в площадке и вытащили из воды. От пережитого ужаса и холода я не мог вымолвить ни слова. Все остальное помню очень смутно. Только когда я мокрый, замерзший, несчастный вошел в нашу обитель, меня вернул к жизни вопль мамы:

– Сынок, что с тобой? Тонул? Господи, просила же тебя не ходить на эту рыбалку! Пообещай мне сейчас же, что будешь меня слушаться!

Она раздела и долго растирала меня, поила горячей водой. Затем укутала разным тряпьем и уложила в постель. Но согреться мне никак не удавалось, меня всего трясло от холода и пережитого страха. Мама сидела рядом со мной и очень беспокоилась, что я заболею от переохлаждения.

Ночью немцы устроили сильнейшую бомбардировку. Из-за меня в бомбоубежище никто не пошел, все лежали по своим углам и умирали от страха.

Видимо, ужас от этой бомбардировки перекрыл мой ужас от возможной гибели на дне реки и позволил избежать простуды от купания в осенней Неве.

Всех нас в эти дни очень тревожила судьба отца. Постепенно я привык постоянно ходить к громкоговорителю слушать последние известия. К сожалению, информация была очень горькой. Немцы буквально валом шли по стране, захватывая города один за другим. Я пытался задавать стоявшим рядом взрослым вопросы, почему так плохо обстоят дела у нашей армии, почему побеждают немцы? Но взрослые тоже не знали ответа на мои детские вопросы.

Мы с мамой стали регулярно ходить в Смольный, надеясь узнать хоть какие-то сведения об отце. Пока мама ходила там по кабинетам и коридорам, я разглядывал расставленные кругом зенитные орудия, маскировочные сети, аэростаты заграждения. К Смольному непрерывно подъезжали и отъезжали автомобили. Все это выглядело очень внушительно. К сожалению, никаких сведений об отце нам получить не удавалось. Удрученные, мы уходили домой. Глядя в тревожные мамины глаза, я понимал, что если отец погибнет, наша семья вряд ли сможет пережить войну.