Разведчик, штрафник, смертник. Солдат Великой Отечественной - Александр Филичкин Страница 13

Поглядел я в триплексы по сторонам, ни хрена не видать. Только ветки деревьев да жухлая листва, и ничего больше. Открыл я люк, высунулся из башни. Обзор, конечно получше, да только перед глазами все та же чухня, только вид сбоку. Пришлось вылезти из танка. Отдал я команду водителю: «Не глуши двигатель, я сейчас вернусь», — и пополз к опушке.

Только выбрался из кустов, как слышу, в небе взвыла знакомая сирена. Поднимаю голову: мама моя родная, — прямо на меня пикирует «лапотник». Сбросил фашист бомбу и тотчас вышел из пике. Следом раздался мощный взрыв, и тучи осколков полетели во все стороны. Несколько деревьев вырвало с корнем. Все ветки в округе посекло напрочь. Так что вместо густой рощи кругом видны только голые и ободранные стволы. А посередине стоит мой бедный «Т-30». Вернее то, что от него осталось, и горит жарким пламенем. И снова я остался совершенно один.

Вот тогда я почему-то и подумал: «Видно, не суждено мне погибнуть в танке. Если и убьют, то на свежем воздухе», — Леонид зябко повел плечами и продолжил: — Выбрался я из этой рощи и двинул прямиком на юг. Наткнулся на охранение, а они отвели меня в медсанбат. Я доложил начальнику, тот и распорядился посадить меня в санитарную машину вместе с ранеными и закинуть по дороге в штаб ближайшего полка.

Да только ты сам видел, чем дело кончилось. Напала на нас «рама», и все, приехали. Я и не знал, что она тоже несет на себе бомбы. Думал, что только и есть у этого разведчика пара пулеметов, чтобы от истребителей отбиваться, ан нет. Оказывается, она и сама может с кем хочешь расправиться. Хоть с машиной, хоть с танком, хоть с кораблем.

Сержант надолго замолчал, и некоторое время они шагали молча. Вокруг плохо наезженного проселка, до самого горизонта простиралась пустая, совершенно безжизненная степь. Высокая трава за жаркое лето вся высохла и выгорела, и лишь сухие ломкие стебли ковыля и прочих растений торчали из сильно потрескавшейся земли.

«Хорошо, что сейчас осень и уже не так жарко», — подумал Григорий и ощутил, как его вновь начала мучить жажда. Не останавливаясь, он снял фляжку с пояса. Отвинтил колпачок, сделал пару маленьких глотков и протянул полупустой сосуд своему попутчику. Танкист тоже пригубил воду и вернул баклажку парню. Потом тряхнул головой и сказал:

— Что это мы все о грустном? Поведай мне, рядовой, что-нибудь веселое.

— Да о чем рассказывать? — снова удивился Григорий. — Детские истории сейчас вспоминать неинтересно, а ни на комсомольской стройке, ни в армии ничего такого со мной не происходило. Пахали мы по двенадцать часов, как взнузданные лошади, да и только. Ну, а во время войны и подавно. Никакой радости, кругом только смерть, смерть и смерть.

— Ну, так слушай, что я тебе расскажу, — оживился вдруг Леонид. — Со мной таки произошла пара странных случаев. В самом начале войны прибыли мы из учебки в танковую часть. Причем отправили нас без всякого сопровождения. Посадили наше отделение в полуторку, сказали водителю, куда везти, и вперед. Когда добрались до места, время уже близилось к вечеру. Шофер нас выгрузил и уехал.

Стоим мы, семь зеленых пацанов, и не знаем, к кому обратиться. Кругом танки стоят, экипажи суетятся, а на нас никто даже внимания не обращает. Тут подошел к нам какой-то чумазый сержант и спрашивает: «Из тыла, что ли?»

Я как старший группы докладываю:

— Окончили такое-то училище и направлены в такую-то часть.

— Это к нам, — говорит служивый. — А пожрать у вас что-нибудь найдется?

— Да вот, — говорю, — старшина дал нам в дорогу по три воблы.

— Давайте сюда.

Мы растерялись, скинули вещмешки и достали свои небогатые припасы. Боец все это забрал и, ни слова не говоря, потопал дальше. Смотрим, а он шагает по машинному парку и раздает наши рыбины направо и налево. А мы продолжаем стоять, словно никому не нужные. Минут через тридцать к нам подходит пожилой старшина и спрашивает:

— Откуда, сынки?

Я опять честь по чести докладываю, кто мы такие и зачем сюда прибыли.

— Идите, — говорит, — ребята, в ту сторону. — И тыкает пальцем в небольшую рощицу: — Там сейчас стоит наша полевая кухня. Недавно привезла ужин. Поешьте, а потом укладывайтесь спать. Сейчас все устали после марша, так что завтра с утра будем вас по машинам распределять.

Мы взяли под козырек и двинулись в указанном направлении. Там нас без всяких разговоров накормили перловой кашей с мясом. Наелись мы от пуза и вернулись назад. Идем и думаем: у них в котле такая сытная жрачка лежит, а сержант какую-то пересохшую воблу у нас забрал. Зачем? Только через месяц я понял, что значит каждый день лопать одно и то же. Пусть это будет и самая вкусная еда в мире. Все равно скоро захочется чего новенького, пусть и самого простого.

Ну, так вот, вернулись мы на прежнее место. Смотрим, бойцы спать укладываются. Благо лето стоит. Тепло, сухо, благодать, одним словом. Танкисты кто где размещаются. Бросят на землю кусок брезента. Шлемофон под голову, и на боковую. А мы стоим и не знаем, как нам быть. У нас в училище было все очень строго. Целыми днями зубрили устав и матчасть, а утром после побудки и вечером перед отбоем общее построение. Сначала перекличка, а потом хором поем гимн Советского Союза. А здесь не пойми что. Какая-то казачья вольница, да и только. Совершенно никакой дисциплины. А нам говорили: боевая часть, на лучшем счету. Постоянно громит фашистов.

Смотрю, снова идет знакомый старшина. Я к нему и как комсорг группы спрашиваю:

— А когда мы гимн СССР будем петь?

Он посмотрел на нас так внимательно, потом глянул на часы и говорит:

— Да уж, пожалуй, пора. Пойте.

Я построил свое отделение, махнул рукой, и мы запели. Тянем мы мелодию, стараемся изо всех сил. А сами худые, как щепки. Ткни ножом, кровь не потечет. Шеи тонкие, как у полудохлых курят. К тому же из всей нашей группы ни у кого не оказалось слуха. Да и голоса у нас тогда были совсем мальчишеские, нетвердые, ломкие. То и дело кто-нибудь из нас да петуха даст. То один, то другой, то третий.

Гляжу, а вокруг стоят суровые матерые мужики, уже видимо, крепко битые жизнью, и с интересом смотрят на нас. От этого мы стали еще больше смущаться, фальшивить и издавать уже совсем дурные крики. Однако никто не смеялся. Сам знаешь, что за это бывает. Запичужат в лагеря лет на десять. А по военному времени так и просто шлепнут без всяких разговоров, как врага народа, насмехающегося над святыней. Короче говоря, так и орали мы наш гимн до самого конца, без музыкального сопровождения.

Танкисты нас выслушали, вежливо покивали головами и разошлись по своим местам. Тут к нам опять подошел старшина и тихо так говорит:

— Здесь, ребята, вам не училище, а фронт, и фашисты могут оказаться совсем рядом. Поэтому, если можно, то старайтесь вести себя потише. Не стоит выдавать свое месторасположение врагу, даже самыми патриотическими песнями. Так что в следующий раз исполняйте гимн про себя.

— Мы так и сделали, — закончил Леонид. — И больше уже вслух никогда не пели. А если честно сказать, то и про себя тоже. Не до этого было.