Торквемада - Говард Фаст Страница 13

Выйдя из монастыря, Альваро некоторое время стоял у дверей, переводя дух. День клонился к вечеру; большая стая цапель, медленно взмахивая крыльями, летела по небу к своему гнездовью. Пока Альваро следил за ними, в их строй ворвался сокол, и Альваро подумал: а ведь где-то еще люди занимаются соколиной охотой. И от души им позавидовал. Странная мысль, подумал он, если учесть, как он подавлен.

Альваро направился через сад к коновязи, где оставил коня. Прошел мимо монахов, которые, не обращая на него никакого внимания, продолжали заниматься своими делами. В этом тихом, уединенном месте он тоже старался молчать и не обращать на себя ничьего внимания, постоял у коновязи, вскочил в седло и поехал прочь от монастыря.

Тишина распространялась все дальше. Она окутала поля, серовато-коричневые горы вдали.

Альваро расстегнул рубашку и вытянул из-под нее серебряную цепочку. На цепочке рядышком висели крест и серебряный цилиндрик. Альваро с интересом ощупал их, подержал на ладони, а затем вновь спрятал под рубашку. Он уже выехал на большую дорогу и, не отдавая себе в том отчета, удалялся от Сеговии на север. Конь замедлил шаг, а погруженный в свои мысли Альваро отпустил поводья. Эти мысли укрыли, укутали его еще одним защитным слоем внутри той величественной тишины, которая со всех сторон окружала его. Дорога пошла в гору, конь еле плелся. На вершине холма он остановился, но Альваро так и сидел в седле, застыв под пылающим послеполуденным солнцем.

Он смотрел на простиравшуюся перед ним северную дорогу, но не видел ее. На дороге показались два всадника в доспехах, они медленно ехали навстречу Альваро. На этих людях с суровыми лицами были кирасы и поножи, их кони тяжело ступали. К передней луке седла одного из них была привязана веревка. Конец ее петлей затягивался вокруг шеи Ван Ситтена.

Альваро разглядел их, только когда они подъехали ближе, — увидел внезапно, словно перед ним раздвинули занавес, и узнал голландца. Руки Ван Ситтену связали за спиной. Одежда на нем была разорвана, сам он с головы до ног запачкан грязью и кровью. Время от времени всадник, к седлу которого был привязан Ван Ситтен, ударом плетки пускал коня в галоп. Тогда Ван Ситтен пускался бежать, стараясь не отстать, падал, хватался за веревку руками, чтобы не дать петле затянуться на шее, поднимался на ноги и снова бежал, падал и бежал. Каждый раз, когда, казалось, Ван Ситтен вот-вот задохнется, всадник останавливался и ждал, пока тот придет в себя.

Приблизившись к Альваро, всадники осадили лошадей, приветствуя его — как и подобает простым людям при встрече со знатным испанцем. Это были солдаты церкви, нанятые на службу инквизицией, — от сытой и спокойной жизни они изрядно разжирели. От их нечесаных волос, от немытых тел шел зловонный дух, — казалось, он окутывает их плотной пеленой. Сидя в седлах, они ухмылялись Альваро, а он, в свою очередь, молча взирал на эту сцену. Тем временем Ван Ситтен заковылял к Альваро, беззвучно шевеля губами. Он открывал и закрывал рот. Альваро понимал, что голландец пытается что-то сказать, но не может вымолвить ни слова — губы его распухли, горло пересохло. Альваро молчание друга казалось частью великого молчания вокруг, а сквозь него прорывался безмолвный и страшный вопль — Ван Ситтен молил о помощи, просил сжалиться, хоть какого-то заступничества.

Но Альваро не мог вмешаться. Не мог даже пошевелиться. В воображении он уже выхватил шпагу, уложил обоих солдат, освободил Ван Ситтена, отвез его к себе домой, дал ему чистую одежду, свежего коня и помог бежать. Все это промелькнуло в сознании Альваро, но в действительности ничего такого не случилось, и через некоторое время солдаты пришпорили коней и пустились в путь, волоча за собой Ван Ситтена по пыльной дороге.

Минуты тянулись долго. Конь бил копытом, нетерпеливо перебирал ногами, и наконец из груди Альваро вырвался стон. Альваро услышал, как он стонет, как бы со стороны — даже если бы Ван Ситтен обрел голос, он не стонал бы с такой мукой. Альваро пришпорил коня и не отпускал шпоры до тех пор, пока конь не перешел на бешеный галоп.

Время остановилось для Альваро. Он гнал коня кругами, вонзал шпоры ему в бока, нахлестывал плетью, не давал ему отдыха, пока измученный конь не оступился и не упал. Альваро вылетел из седла и, перекатившись по земле, уткнулся лицом в грязь и замер. Поднявшись на ноги, он увидел в нескольких шагах от себя крестьянина — тот стоял и молча смотрел на него, но помочь не торопился. Альваро подошел к коню, того била дрожь — морда в пене, круп горячий и влажный. Взяв коня под уздцы, Альваро повел его прочь. Стемнело, дорога была еле видна. Потом Альваро сел верхом и поехал назад в Сеговию.

Альваро чувствовал себя опустошенным. Пустота была мучительной, иссушающей, он слабел, его мутило. Казалось, душа покинула его, он омертвел.

Когда Альваро подъезжал к дому, кто-то окликнул его; он обернулся и разглядел в темноте Хуана Помаса — тот пустил своего коня рысью, чтобы догнать его. Взошла луна, и при ее свете Помас увидел, что на его будущем тесте нет лица, это заставило юношу воздержаться от вопросов. Они вместе подъехали к конюшне и спешились. Конюх, уводя коней, сказал Альваро:

— Вы совсем загнали коня, хозяин.

Альваро молча посмотрел на него, но ничего не ответил. Затем повернулся к Хуану.

— Иди, скажи, что я вернулся, — приказал он. — Пойду переоденусь.

С этими словами Альваро повернулся и ушел в дом. У себя в комнате он сорвал всю одежду — тут же явился Хулио с водой и губкой. Слуга молча протер его губкой, Альваро насухо вытерся, надел черные чулки, черные штаны, белую рубашку и накинул длинный черный халат. Не сказав Хулио ни слова, он вышел из комнаты и спустился вниз. На пороге галереи Альваро остановился, услышав голос Катерины — высокий и, как обычно, возбужденный. Она рассказывала Марии, как провела день: ходила к женщине по имени Карлотта, о которой говорили, что она делает лучший в Сеговии сыр с перцем. Марии не нравился этот сыр: она считала, что это еда бедняков и дворянам его есть негоже, но Катерина пристрастилась к нему, разделяя трапезы со слугами. Катерина не скрывала, что, несмотря на все возражения и протесты матери, купила сыр, и теперь рассказывала о ссоре Карлотты с мужем. Катерина оказалась свидетельницей их драки. Альваро услышал слова дочери, в которых звучало волнение и испуг:

— …ужасная драка, мама. Она визжала, обвиняя его в том, что он спит с другими женщинами — с двумя разом. Он ведь страшный как черт — не понимаю, как это он нашел двух женщин, которые согласились иметь с ним дело…

— А ты стояла и слушала! — возмутилась Мария. — Как ты могла? Как ты могла до этого опуститься? Где твоя гордость?

— Мама, при чем тут гордость, и к тому же я достаточно взрослая. Я знаю об отношениях между мужчинами и женщинами. Меня такими скандалами не удивишь. Я видела стычки и похуже между нашими слугами — они такое говорили друг другу… Просто я покупала сыр, вот и все, а хороший сыр с перцем можно купить только у Карлотты…