Взлеты и падения великих держав - Пол Кеннеди Страница 12

Глядя на мировую карту «центров влияния» XVI века, сразу же бросается в глаза политическая фрагментированность Европы (см. карты 1 и 2). И она не была случайным и краткосрочным явлением, как в Китае после падения одной империи и до централизации власти в стране представителями другой династии. Европа всегда отличалась политической разобщенностью, несмотря на все старания римлян, которые не сумели продвинуться намного севернее Рейна и Дуная. На протяжении целого тысячелетия после падения Римской империи основные политические центры были небольшими и локальными, в отличие от устойчивого распространения христианской религии и культуры. Периодически возникавшие отдельные очаги сосредоточения власти, такие как Франкское государство времен Карла Великого на Западе или Киевская Русь на Востоке, были временными образованиями, которые прекращали свое существование в результате смены правителя, внутренних политических разногласий или внешней интервенции.

Основная причина подобной политической разнородности в Европе кроется в географии. Здесь не было бескрайних равнин, которые можно было бы быстро оккупировать, имея достаточное количество всадников. Здесь не было больших и плодородных зон вдоль рек, как в случае с Гангом, Нилом, Тигром и Евфратом, Желтой рекой и Янцзы, где огромные массы порабощенных крестьян могли найти себе пропитание. Ландшафт Европы был намного более сложным — с горными грядами и огромными лесными массивами, разделяющими населенные центры в долинах. Кроме того, климат с севера на юг и с запада на восток существенно различался. Все это имело определенные последствия. Начнем с того, что оба этих обстоятельства затрудняли объединение территорий под единым началом какого-либо правителя и минимизировали возможности захвата континента такими внешними силами, как монгольские орды. В свою очередь, такой разноплановый ландшафт стимулировал развитие и длительное существование очагов децентрализованной власти в виде локальных королевств, феодальных поместий, горных кланов, конфедераций городов. В итоге европейская политическая карта во все времена (после падения Римской империи) выглядела очень пестро. Количество и цвет «кусочков» этой мозаики мог варьироваться, но карта никогда не была окрашена в один цвет, обозначающий наличие объединенной империи ^{14}.

Разнообразие европейского климата отразилось и на рынке товаров. Со временем по мере налаживания рыночных отношений их начали перевозить между поселениями по рекам или дорогам, проложенным через лес. Вероятно, самой главной особенностью являлось то, что торговали больше сырьевыми товарами: древесиной, зерном, вином, шерстью, сельдью и т. п., — что отвечало потребностям растущего европейского населения в XV веке, а не предметами роскоши, которые доставлялись на континент караванами с Востока. И здесь вновь далеко не последнюю роль сыграла география. Транспортировка этих товаров по воде была намного более эффективной, так как в Европе было достаточно много судоходных рек. Окруженный морями континент не мог не начать активно развивать такое жизненно важное направление, как судостроение. Уже к концу Средневековья торговля охватила Балтику, Северное и Черное моря, а также Средиземноморье. Хотя отчасти войны и локальные бедствия (например, неурожаи или эпидемии) и влияли на темпы ее развития, но в общем и целом торговые связи с каждым годом только расширялись, повышая благосостояние Европы и обогащая рацион ее жителей, и вели к созданию новых центров сосредоточения богатств — таких, как города Ганзы или итальянские» городские поселения. В свою очередь, постоянный обмен товарами между населенными пунктами, расположенными на большом расстоянии друг от друга, стимулировал развитие векселей, системы кредитования и банковских услуг в международном масштабе. Сам факт возникновения коммерческого кредитования, а затем страхования говорит о прогнозируемости экономической ситуации, чего нигде раньше в мире не наблюдалось ^{15}.

Кроме того, большая часть товаров перевозилась по неспокойным водам Северного моря и Бискайского залива, а лов рыбы в отдаленных водах стал важным источником пропитания и обогащения. Все это стимулировало строительство прочных (далеко не быстроходных и изящных) судов, способных брать на борт большое количество грузов и имевших только паруса. И хотя со временем оснастка и рулевое управление совершенствовались и когги, бороздившие просторы Северного моря, а также пришедшие им на смену суда становились все маневреннее, они уступали своим более легким собратьям, лавировавшим у восточных берегов Средиземноморья и в водах Индийского океана. Однако, как мы увидим ниже, при дальних походах первые имели явные преимущества в сравнении со вторыми ^{16}.

Политические и социальные последствия такого децентрализованного и в большинстве своем неконтролируемого развития коммерции и торговли, портов и рынков были более чем ощутимыми. Во-первых, никто и ничто полностью не подавляло рост экономики. Нельзя сказать, что укрепление рыночных сил оставляло равнодушными лиц, наделенных властью. Феодалы, видевшие в городах лишь рассадник инакомыслия и прибежище для беглых крепостных, зачастую старались урезать их привилегии. Как и везде, на коммерсантов нередко нападали, обкрадывали или конфисковывали имущество. Папские заявления о ростовщичестве были во многом созвучны конфуцианскому противлению коммерческому посредничеству и кредитованию. Но самое главное, в Европе не существовало единого органа власти, который мог бы эффективно остановить развитие того или иного коммерческого направления. Не было и централизованного управления, изменение в приоритетах которого могло бы дать толчок к развитию или, наоборот, уничтожить ту или иную отрасль. Отсутствовала и единая практика систематических поборов торговцев и коммерсантов со стороны сборщиков налогов, которая в той же империи Великих Моголов в свое время привела к сдерживанию роста экономики. Вот лишь один яркий пример. В Европе в эпоху Реформации в условиях фрагментированности политического пространства было немыслимо представить, что все разом признают закрепленное за Испанией и Португалией папой римским в 1494 году господство над всеми заграничными территориями. И еще более невероятным выглядел бы запрет на международную торговлю (как это было в Китае эпохи Мин или в Японии во времена правления Токугава).

В Европе всегда можно было найти принцев или кого-то из местной знати, кто благосклонно бы относился к коммерсантам и их деятельности, даже когда другие их грабили и изгоняли из своей страны (притесняли торговцев-евреев, разоряли текстильщиков-фламандцев, преследовали гугенотов). Один рейнский барон, обложивший торговцев-разносчиков непомерными налогами, в один прекрасный день вдруг обнаружил, что те покинули его владения, лишив его тем самым доходов. Монарх, отказавшийся от выплаты своих долгов, в следующий раз, решив участвовать в войне и нуждаясь в деньгах на вооружение своей армии и постройку флота, мог столкнуться с большими трудностями в получении требуемого кредита. Банкиры, торговцы оружием и ремесленники составляли важную часть общества. Постепенно, но неодновременно в большинстве европейских государств местные правители в той или иной степени установили взаимовыгодные отношения с представителями рыночной экономики, создав четкую правовую систему, которая распространялась и на иностранцев, что позволило государственной казне получать часть растущих доходов торговцев в виде налогов. Задолго до того, как Адам Смит нашел для всего этого подходящие слова, правители отдельных стран Западной Европы молчаливо признавали, что «для того, чтобы государство смогло успешно пройти путь от самой низшей ступени варварства до наивысшего уровня изобилия, ему необходимы лишь мир, “человеческие” налоги и приемлемая система отправления правосудия» ^{17}. Время от времени менее сообразительным правителям, таким как испанские административные чиновники в Кастилии или кто-то из Бурбонов на французском троне, случалось убивать курицу, несущую золотые яйца. Однако скорые последствия подобных неосторожных действий — снижение благосостояния, а соответственно и военной мощи — открывали глаза всем, за исключением разве что самых безнадежных слепцов.