Книги в огне - Люсьен Поластрон Страница 12

В Византии императорскую библиотеку основал Константин Великий в первые дни существования этого нового Рима, в 330 г. Ей не было равных по богатству, равно как и по злосчастью. В дворцовом портике расположилось семь тысяч произведений, и не только христианских. Одни только «каллиграфы высокого мастерства, антиквары и признанные писатели работали там». Сто лет спустя каталог достиг ста двадцати тысяч томов, и это количество, по-видимому, было непревзойденным в мире в 475 г. Но тут на несколько неспокойных месяцев трон узурпировал невежественный Базилиск, и за этот период возникло непосредственное политическое движение, а к его концу огромный пожар превратил книжное собрание в кучку пепла, не пощадив, как говорят, и Гомера, написанного золотыми буквами на змеиной коже двенадцатифутовой длины.

Полное ничтожество по имени Тарасикодисса стало императором, известным как Зинон. Его изгоняли, затем он вернулся и восстановил библиотеку, и она вновь заработала. Но потом ей причинил беду неграмотный владыка Леон Изаурийский. Именно в его правление начало развиваться иконоборчество, и действительно на родине икон и мозаик с 727 по 841 г. живописное изображение было запрещено. Иконоборцы ненавидели все иллюстрации и боролись с приверженцами рисунков, которые, в свою очередь, их защищали. Академия была закрыта. Ее библиотека, созданная в 425 г., также исчезла, как и теологическая библиотека, основанная между 610 и 638 г. под эгидой патриарха и пострадавшая от огня в 726 г., а также как и публичная библиотека. Два или три раза императоры приказывали искать в своих дворцах сочинения, которые могли бы подкрепить их мнение в споре об изображениях, но найти их оказалось невозможно. Поговаривают, что Леон Изаурийский был тайным поклонником ислама и что он сложил огромный костер из тридцати пяти тысяч книг академии с двенадцатью ее преподавателями в середине, но Византия — это еще и родина сплетен. Благодаря, в числе прочих, императрице Феодоре, бывшей «куртизанке из тех, которых древние называли пехотными», иконоборчество вышло из моды. Византийский университет вновь возродился в своем неизмеримом великолепии при Василии I, который был императором с 867 по 886 г.

Бывший посол, а впоследствии воспитатель детей Василия I, патриарх Фотий (820–891), придумал «дайджест»: позже, в XVI в., это назовут «Bibliotheca». Фотий около 843 г. начал выпускать нечто сначала именовавшееся «перечисление и опись книг, которые мы прочитали и общий разбор которых запросил наш горячо любимый брат Тарасий». В двухстах семидесяти девяти главах (и стольких же кодексах) он изложил вкратце триста восемьдесят шесть основных сочинений со времен Геродота, включая редкости, иногда приходившие издалека, и назвал этот обширный труд «Myriobiblon», десять тысяч книг. Речь идет не только о христианских и еврейских произведениях, но и о языческих и светских, которые к тому же, как представляется, особенно его интересуют. Каждая заметка начинается со слова «Прочитано…», сопровождаемого заглавием и комментарием. Ходили завистливые слухи, что Фотий продал свою христианскую душу еврейскому колдуну в обмен на успех, богатство и знания: верно, что еще за неделю до того, как стать патриархом, он не был священником. Попав в немилость и оказавшись под стражей, Фотий жаловался Василию, что у него конфисковали его мешки с рукописями. Сетовал он зря: восьмой церковный собор на восьмом заседании принял решение и отдал распоряжение, чтобы библиотека была немедленно сожжена. Потому существенная часть произведений, собранных и отрецензированных Фотием, нам незнакома: из двухсот одиннадцати утрачена описанная полная версия, сто десять потеряны совсем. Но это начинание по популяризации книг, первоначально нацеленное на одного-единственного читателя, внесло свой вклад в развитие знания по всей империи и позволило если не поставить под сомнение однобокое мышление, то хотя бы обеспечить передачу античной литературы. Или того, что та эпоха захотела из нее отобрать.

Сколько тысяч книг было собрано в Византии, когда нагрянули крестоносцы? Эти посланцы Господа объявляли всякий город, который не сдавался «на милость», военным трофеем, тем более охотно, что его разграбление было источником единственной награды, обещанной солдатам, так что даже христианский летописец часто сравнивает воинов-пилигримов с «тучей саранчи». Оказывается, что в 1204 г. Константинополь «во всем превосходит меру». Вот и разрушения получились на том же уровне, то есть чрезмерными. «Франков», которые признавались в своем презрении к этому народу «писцов и ученых мужей», можно было увидеть выступающими в ряд по улицам, выставляя напоказ на концах своих копий в качестве трофеев не банальные окровавленные головы, но чернильницы, писчие перья и листы бумаги. Греческий сенатор и историк Никет задавался вопросом, можно ли ожидать чего-то другого от «людей невежественных и столь откровенно непросвещенных и варварских». Представитель другого лагеря Виллеарден признавал: «Великолепные дворцы, полные древних произведений искусства и рукописей классиков, уничтожались». От огня расплавилась гигантская статуя сидящего Геркулеса, изваянная в бронзе Лисиппом и так искусно сбалансированная на своей оси, что один человек мог поворачивать ее одной рукой, вспоминает александрийский библиофил Георгиад и добавляет: теперь вы можете представить себе рукописи… Это ошеломило даже современников, поскольку Саладин в Иерусалиме семнадцатью годами раньше повел себя лучше. «Во дворце, задымленном и замаранном, повсюду были следы грубой неумеренности франков; огонь пожирал целые улицы… и, как будто латиняне предвидели момент их изгнания, они ограничили свои действия грабежами и разрушениями… Греческая литература практически вся была сконцентрирована в столице, и, не зная всего масштаба наших потерь, мы должны глубоко сожалеть о сожженных богатых библиотеках».

Но об этом не стоит говорить: в 1261 г. живучее императорское собрание было восстановлено в одном из крыльев дворца Блахерна Михаилом VIII Палеологом, как только он отбил Константинополь. Полки снова наполнялись, с энтузиазмом хотя и меньшим, но достаточным, чтобы привлечь испанского путешественника Перо Тафура, которому вообще-то не понравился этот город с грязными улицами, порочным и плохо одетым населением и содержащимся в плохом состоянии дворцом — кроме той ничтожной части, на которой теснился император со своей семьей. Зато он увидел «мраморную галерею, выходящую на аркады, каменные скамейки, выложенные плитками вокруг таких же столов, составленных краями и покоящихся на низких опорах; там много книг, античных сочинений и историй». Это последнее описание того, что спустя каких-нибудь пятнадцать лет исчезло в процессе поглощения древнего мира при завоевании Константинополя турками 29 мая 1453 г. Город сопротивлялся восемь недель, резня продолжалась три дня и три ночи. Потрясало количество мертвых — трупы плыли вдоль Босфора, «словно дыни по каналу», как заметил один венецианец, — и, что еще важнее, количество людей, проданных солдатами в рабство. Вместе с Эдвардом Гиббоном мы «сильнее пожалеем об утрате византийских библиотек, которые были уничтожены или рассеяны посреди всеобщего смятения. Говорят, что сто двадцать тысяч рукописей было утрачено тогда». Но не для всего мира, поскольку турки — это не крестоносцы: несколько итальянских книжных лавок получили неплохой доход от спасенных книг. «Все багажные повозки перевозили их тысячами через Европу и Азию. За бизантий давали десять свитков Аристотеля или Платона, или теологии, или любой другой науки. От отделанных с невероятной роскошью молитвенников отрывали покрывавшие их драгоценные металлы, потом их либо продавали в таком изуродованном виде, либо выбрасывали. Они швыряли в пламя все миниатюры и поддерживали ими огонь в своих кухнях». В эти дни было уничтожено полное издание «Всемирной истории» Диодора Сицилийского. Рядом с местом разграбления видели, как победитель Мехмеда II аль-Фатиха, который тогда приобрел прозвище «Завоеватель» и утратил репутацию поэта, лениво пытается собрать заново несколько греческих и латинских рукописей, не тронутых трагедией, которой он, по его собственным словам, так хотел бы избежать. По крайней мере, так утверждает Критобул, его официальный хроникер.