Конь Рыжий - Полина Москвитина Страница 12

Не чуял Ной Лебедь, каким лютым словом поминают его офицеры на совещании и оренбургские казаки в казарме. Он никак не мог уснуть. Ворочался с боку на бок, кряхтел, как будто кладь вез в гору, скрипела буржуйская деревянная кровать, а небо за окном было таким милостивым и звездным!

«Беда грянет, Господи!» – бормотнул Ной, подымаясь. Пол был холодный, настывший. Натянул валенки на босу ногу, подкинул дров в буржуйку, разжег, посидел, вспомнил, как крестная бабушка Татьяна гадала на Евангелии, взял черную книгу со стола и открыл ее наугад, чтобы потом разгадать тайный смысл прочитанного.

«И если случится найти ее, то, истинно говорю вам: Он радуется о ней более, нежели о девяносто девяти незаблудившихся».

«Какую еще заблудившуюся? – подумал Ной. – Самому бы не пропасть!» И тут же забыл о прочитанном.

Ной еще не поднялся с постели, как прибежали перепуганные комитетчики – Сазонов, Павлов и Крыслов. Так и так, беда! По всем казармам шумнуло, что комитетчики – доподлинные большевики, а для видимости маскируются, чтоб ловчее запутывать казаков. И с Бушлатной Революцией комитет – лапа в лапу!

– Как быть, Ной Васильевич? От кого отбиваться, если со всех сторон грязь ползет, а кто ее подкидывает, неизвестно.

Ной не подал виду, что самому ему хоть волком вой, до того тошно. Не торопясь натянул брюки с желтыми лампасами, заправил рубаху, обулся, сполоснул лицо над поганым ведром, вытерся выстиранным полотенцем, тогда уже надел китель, глянул на часы. Нажал пальцем одну из трех головок. Отбило восемь часов и семнадцать минут.

– Грязь плывет, говорите? А вы что думали: белыми булками кормить будут нас серые путаники за ответ тайному «союзу»? Еще не так будет! Вижу, как обиходили тебя, Яков Георгиевич, – заметил Ной, глянув на распухший нос и подбитые глаза Павлова. – Дружки Кондратия Терехова?

– Васюха Петюхин, гад! Придрался, будто я у него кисет вечор брал и не отдал, и – пошел! Хоть бы кто поднялся со своих постелей! Ну и я ему тожа дал! Кричит мне: «Под рыжего подложил всех нас? Красные звезды, грит, готовите нам на папахи». А тут и комиссар вошел: «Это что еще такое?! – крикнул. – За какие красные звезды бьешь члена полкового комитета?» Ну, Васюха попер на меня со своим кисетом. А с комиссаром два крепких якоря – матросы те.

Сазонов сокрушенно признался:

– А ведь, Ной Васильевич, как вот я ночесь обдумал опосля нашего заседанья с Бологовым, ежли в корень глянуть: мы за большевиков стоим в Гатчине? Али не так? Стал быть, казаки не зря ярятся.

– Ну а ты как думал, Михаил Власович, когда оказался на Цветочной площадке?

– Да ведь пулеметы у них были, у тех матросов! – вспомнил Крыслов.

– Ну а с чем они должны были нас встречать, хлебом-солью? Чего мутить-то воду в чистом пруду!

Нетерпеливый Крыслов поднялся со стула, выругался:

– А на кой мне… прости господи, быть в комитете? Али мне жизня прискучила и надо соломинку перекусить? С какими глазами вернусь я к себе в станицу? Ведь станичники спросют: где и кому служили? А вот как пишут от нас: смутность там, твердости нет у новой власти. Как бы ее с тыла не опрокинули. Вот тогда где мы окажемся?

Ной и сам о том же думал. Ответил:

– Я уже сказал, Иван Тимофеевич: про то надо было мозговать раньше. С кем вы? С этой… слово-то, господи прости, на языке не провернуть! У мово Александры Свиридыча в башке всякое упаковывается! С этой, значит, социалистической революцией али за временных? А их успели к тому дню в Петропавловскую крепость спровадить.

– И нас угнали бы туда же, – ввернул Сазонов.

– Ну, сказанул! До министров возвысились, – ухмыльнулся Ной. – Ладно, министры. Вы хоть успели позавтракать?

– В кою пору?

Сазонов вдруг вспомнил:

– Да ведь тогда-то как спрашивали? За Советы мы аль нет? А разе Советы и солдатские комитеты не при Керенском заварились?

– Точно! – поддержал Павлов. – Как же это понимать, если у большевиков тоже Советы? И ЦК партии ишшо, как вот Бушлатная Революция обсказывал. Хто у них за самого главного? ЦК большевиков али те Советы? А теперь ишшо ВЧК объявилось. И в самой Гатчине на станции вагон стоит с матросами от ВЧК.

– Про то спросить надо у комиссара, – уклонился Ной. – Для нас главная задача одна: удержать полк от восстания.

Крыслов опять вскочил со стула. До того комитетчик был непоседливый и ершистый.

– Ни хрена нам его не удержать! Только Кондратий Терехов со своими оренбуржцами шумнет, и полк вздыбится. Помяните мое слово! Тогда при каком интересе останемся!

Павлов ответил:

– При осиновом, Иван Тимофеевич. Перевешают, как иудов на осинах.

Санька – Александр Свиридович, у которого, по словам Ноя, «в башке всякое упаковывается», подживляя огонь в печке, чтобы доварить кашу на завтрак и вскипятить чайник, напомнил о своем совете:

– Бежать надо, покеля всех не повязали.

– И в сам-деле, Сань! – обрадовался Сазонов. – Кони при нас, по паре мешков овса кинуть в тороки, и дай бог гладкой дороги!

– По всей России сейчас, скажу, нету гладкой дороги, – сурово отверг Ной. – Никуда не ускачем. Разве только в банду какую! Стал быть, одно у нас: удержать полк от восстания и просить комиссара, чтоб посодействовал через тот Смольный распустить полк, как ненадежный.

– В самый раз бы!

– Да разе Бушлатную Революцию уломаешь? Он вить самый ярый большевик, – усомнился Павлов.

Ной Васильевич взопрел.

– Новое заседание почнем, или завтракать пойдете по своим казармам? – спросил.

Успокоившись, комитетчики ушли завтракать. У Саньки подоспела овсяная каша – разлил по фарфоровым тарелкам. Посуда-то какая! На таком бы столе да с такой посудой – свадьбу справлять…