Мирабо - Рене де Кастр Страница 12

В 1750 году о созыве Генеральных штатов никто и не помышлял, поэтому принципы, изложенные автором, особенным предвидением не сочли. А вот следующее произведение стало откровением для всех: всё так же без подписи, маркиз де Мирабо опубликовал в 1756 году очень путаное эссе, название которого оказалось настолько удачным, что сделалось прозвищем сочинителя: «Друг людей».

Не стоит подробно рассматривать этот «Трактат о народонаселении», «автор которого рассуждает, как Монтескье, и пишет, как Монтень». Из всей этой несуразности, предвещающей появление физиократов — Мальтуса и Прудона, в истории осталось лишь несколько фраз: «Рантье — это наслаждающийся жизнью бездельник; большинством своих бед общество обязано ему». «Владельцы крупных состояний в Государстве — всё равно что щуки в пруду». «Гнев божий питается лишь слезами угнетенного народа». «Почитайте добродетели и таланты, но не платите за них».

Эти максимы были окутаны рассуждениями, порой серьезными, о важности сельского хозяйства, демографии, социальной политики с оригинальными взглядами на свободу торговли и призывами к братству людей.

Дерзкое обращение к королю («Ваше величество, вы никогда не думали о том, что повелительный и высокомерный вид, который придают вашим статуям, — либо ребяческий, либо досадливый?») привело в восторг фрондеров, в то время как рассудительных склоняло к раздумьям странное предчувствие: «Те, кто не видят опасности, слепы, ибо мы подошли к ней вплотную».

Вся Великая революция уже в 1756 году бурлила в голове маркиза де Мирабо, тогда как его сын, который ее вызовет, был еще ребенком и играл в аллеях Биньона. В самом деле, это знак судьбы.

Нам с высоты нашего времени легко судить об этом, но в те времена автор вызвал воодушевление лишь тем, что сумел сказать в нужный момент то, о чем в той или иной степени думали все. Редко бывает иная причина оглушительного успеха книги, особенно посредственно написанной, о чем не преминули упомянуть профессионалы пера, которых просто взбесило торжество дилетанта.

Дилетант, принятый всерьез доктором Кенэ (врачом госпожи де Помпадур), был включен им в список знаменитых экономистов-«физиократов», благодаря чему прослыл авторитетом в вопросах экономики, тогда как сам он по-прежнему скептически заявлял: «Я был не большим экономистом, чем мой кот, когда сила темперамента заставила меня написать „Друга людей“».

Обретение известности совпало для маркиза де Мирабо с домашней бурей. В тот самый момент, как на него свалилась слава, он все еще охотился за женским полом: поле битвы осталось за одной хитрой женщиной.

Она звалась Марией де Мальвье, швейцарка по происхождению, бывшая жена офицера, месье де Пайи, все еще очень свежая, пухленькая ровно настолько, сколько нужно, она, чтобы выгодно преподнести свою молочно-белую кожу, носила обычно только темные ткани, снискав себе этим прозвище «Черная кошка». Более тридцати лет она будет любовницей Друга людей, который умрет в ее доме в июле 1789 года. Она так и не воцарилась официально у семейного очага, хотя довольно ловко заправляла делами как «гостья». Чтобы окончательно утвердить свою власть, госпожа де Пайи воспользовалась одним исключительным обстоятельством.

Обласканный экономистами, Мирабо в конце концов сошелся с доктором Кенэ, хотя тот ему и не нравился. Таким образом, маркиз заделался теоретиком, став из любителя профессионалом; как и его коллеги, в большинстве своем тоже включенные в «Энциклопедию», он важно рассуждал о «естественном порядке» и «чистом продукте».

На ужинах у Кенэ можно было встретить Дюпона де Немура, Дидро, ДʼАламбера, Гельвеция, Бюффона и даже Тюрго ^[10]. Порой восхищенному взору маркиза де Мирабо являлась госпожа де Помпадур; фаворитка важно выслушивала рассуждения теоретиков; те же считали экономические факты неопровержимыми, черпая уверенность в своих умозаключениях. Только Кенэ, пообтершийся в правительстве, придерживался некой осторожности в этом вопросе.

Мирабо решил, что ему уже всё позволено, и поступил несколько опрометчиво, обнародовав свою толстую книгу под названием «Теория налогообложения».

Книга открывалась дерзким обращением к королю: «Сир, Ваше могущество — не что иное, как совокупная воля многих сильных и деятельных людей, из чего следует, что разъединение их обрубит нерв Вашего могущества. Вот в чем зло, вот в чем его корень».

Этот дерзкий пафос был просто-напросто борьбой против произвола; из этого вытекало, что власть принадлежит воле народа, а следовательно, именно она есть единственный надежный источник налогообложения.

В связи с этой теорией, породившей революцию, маркиз де Мирабо повел яростную атаку на генеральных откупщиков, обвиняя их в том, что они получают 600 миллионов, отдавая королю только 250. Это было верно, но несвоевременно: расходы на Семилетнюю войну росли, и генеральные откупщики предоставили королю сумму, равную годовому государственному бюджету.

Король сильно разгневался на дунайского крестьянина ^[11], позволявшего себе глаголить истину в столь неподходящее время. Был составлен «тайный приказ» ^[12] — и Друг людей отправился в Венсенский замок размышлять об уважении к абсолютной власти.

В дело вмешалась госпожа де Помпадур: необходимо принять в расчет общественное мнение и популярность автора. Проведя неделю в камере, маркиз был выслан в Биньон, где отныне находился под надзором полиции.

Госпожа де Пайи воспользовалась случаем и примчалась к нему. Таким образом она оказалась хозяйкой одновременно замка и его владельца и потихоньку принимала там европейскую элиту.

Госпожа де Мирабо очень кстати ушла со сцены: предлогом тому было наследство Вассанов. Старый тесть умер в 1756 году. Он оставил медные копи, из которых Друг людей надеялся извлечь состояние, но лишь увеличил свои долги. После 1760 года здоровье госпожи де Вассан сильно ухудшилось; маркиз де Мирабо с легким сердцем отправил жену в Лимузен ухаживать за тещей. Всю оставшуюся жизнь он не давал ей вернуться обратно.

У всех на глазах разворачивалась одна из самых жутких семейных трагедий XVIII века. Неслучайно Мирабо охотно сравнивали себя с Атридами, над которыми довлело проклятие. Отец спутался с интриганкой; мать погрязла в несказанном разврате — она теперь отдавалась пушкарям и даже простым кучерам, выдавая им письменные свидетельства в мужской силе, на основании которых муж изгнал жену в провинцию.