Фабиола - Николас Уайзмен Страница 12

Таким образом, временами гонения усиливались, временами стихали; иногда они охватывали всю империю, иногда случались в отдельных провинциях. Характер, личные убеждения правителей провинций обусловливали меру гонений и их продолжительность. Случалось, что христиане в Риме жили спокойно, а в Африке или Галлии их жестоко преследовали, или наоборот. Иногда, спасаясь от преследований, они оставляли одну провинцию и бежали в другую.

Описываемые нами события происходили как раз в те годы, когда христиане чувствовали себя в относительной безопасности и могли свободнее распространять свое учение. Со смерти императора Валериана, то есть в течение 34 лет, их почти не преследовали, и они могли спокойно налаживать общинную жизнь.

Рим был разделен на участки или приходы; в каждом приходе была своя церковь, в которой служили священник, дьякон и церковнослужители. Они помогали бедным, посещали больных, поучали новообращенных; с этой целью собирались деньги с христиан, принадлежащих к каждому приходу. В 250 году в Риме было 46 приходов, и содержалось 1500 бедных на деньги, собранные с христиан. Приходские церкви, о которых мы упомянули, бывали открыты, когда христиан не преследовали; язычники присутствовали при проповедях и на той части литургии, которая разрешала присутствие непосвященных; однако большинство церквей находилось в частных домах, в основном, у людей богатых. Они были устроены в самой большой из зал дома, называвшейся триклинием; другие церкви, особенно посещаемые в минуты жесточайших гонений, находились в катакомбах, т.е. под землею.

Многие задаются вопросом, как могли христиане собираться в богатых домах для молитвы и участия в литургии, не возбудив подозрений? Дело в том, что богатые римляне принимали по утрам разных посетителей, клиентов, вестников, присланных из провинций с письмами, купцов, торговавших рабами, вольноотпущенников, а также своих друзей. Все эти лица допускались во внутренний двор; многие входили в спальню и внутренние комнаты хозяина дома; другие, сказав, что им нужно, внизу, уходили, не повидав хозяина. Таким образом, независимо от состояния, возраста и пола сотни лиц могли входить утром в дом и выходить из него, не возбуждая подозрения. Христиане обладали особым искусством скрывать тайну, не прибегая никогда ни ко лжи, ни к обману. Они умели молчать. Годами они жили среди своих друзей, родных и близких, и никто не знал, что они христиане. Это требовалось вследствие возможных гонений, которые могли начаться в любую минуту. В те дни, о которых мы рассказываем, ходил упорный слух о скоро предстоящих преследованиях христиан, причем необычайно жестоких. Христиане ждали не без страха ужасного испытания. Они молились, прося Бога даровать им твердость перенести мучения и силу исповедовать Его безбоязненно в минуту смерти.

Ненависть Афры к христианам проистекала из двух источников.

Будучи сама мстительной и алчной, она не могла без злобы наблюдать смирение, кротость и бескорыстие христиан. Кроме того, она ненавидела Сиру за то, что та всегда говорила правду и таким образом невольно, хотя и безо всякого умысла, выдавала предосудительные поступки Афры. Ненависть ее к Сире распространилась и на всех христиан вообще, так что совет, данный Афрой Корвину, был не случаен.

Корвин часто встречал Фульвия в банях и других публичных местах и искал случая познакомиться с ним. Дней через десять после своего свидания с Афрой он отправился в сады Помпея.

Сады эти, полные тени и прохлады, славились аллеей из высоких и густых кленов, которые не пропускали лучей солнца даже в полдень. В саду текли ручьи, стояли статуи и фонтаны, в которых вечно журчала вода, разливая прохладу. Римляне любили собираться под тенью деревьев и у фонтанов, где встречали многочисленных знакомых. Корвин еще издали увидал Фульвия и поспешил ему навстречу.

Увидав Корвина, не принадлежавшего к высшему римскому обществу и отнюдь не блиставшего умом и красотою, Фульвий удивился и в ответ на его приветствие презрительно спросил:

— Что тебе угодно?

— Я бы хотел поговорить с тобой, — сказал Корвин. — Из этого разговора мы оба могли бы извлечь определенную пользу.

— Что ты можешь сказать мне полезного?

— Я не могу ни в чем сравниться с тобой, — сказал Корвин, — но знаю, что мы оба занимаемся одним ремеслом.

Фульвий вздрогнул, но тотчас же пришел в себя и грубо спросил: «Что тебе нужно? Говори!»

— Напрасно ты сжимаешь кулаки, не горячись, право, будет лучше.

Произнеся эти слова, Корвин нагнулся и шепнул на ухо Фульвию:

— Я знаю, что ты сыщик.

Фульвий остолбенел, но опять овладел собою и холодно спросил:

— По какому праву ты осмеливаешься обвинять меня?

— Потому что ты раскрыл — (и Корвин сделал ударение на этом слове) — заговор на Востоке, и Диоклетиан... Фульвий прервал его.

— Кто ты? Как тебя зовут?

— Я Корвин, сын Тертуллия, римского префекта. Этот ответ, по-видимому, многое объяснил Фульвию; он понизил голос и сказал:

— Ни слова больше; я вижу здесь некоторых моих знакомых. Завтра рано утром, переодевшись, приходи под портик около бань Новата. Там мы можем поговорить спокойно.

Корвин возвратился домой очень довольный. Он взял у одного из рабов своего отца самое бедное платье и на другой день, при первых лучах солнца, стоял на месте, назначенном для свидания. Он ждал довольно долго и начинал уже терять терпение, когда увидел Фульвия, закутанного в широкий плащ. Полы плаща были закинуты, так что закрывали ему часть головы и почти все лицо.

— Здравствуй, приятель, — произнес Фульвий, — я боюсь, что заставил тебя ждать слишком долго.

— Признаюсь, я бы соскучился, если бы меня не занимало одно обстоятельство, которое я не могу объяснить.

— Что такое?

— А вот что: с самой зари со всех сторон сюда сходились люди, и все вошли вот в этот дом. В главную дверь входили хорошо одетые, по-видимому, богатые, а вот в эту маленькую -безрукие, слепые, хромые, нищие, — словом, целая коллекция уродов.

— А чей этот дом? — спросил Фульвий.

— Он принадлежит старому и богатому патрицию, который, говорят, страшно скуп.

В эту минуту старик, едва передвигавший ноги и опиравшийся на руку молодой, красивой девушки, прошел мимо Фульвия и Корвина, и оба исчезли в воротах того же дома.

— Эта девушка слепая, — сказал Фульвий, — ты заметил, как она прямо ступает, не глядя по сторонам? Она поддерживала старика, а старик вел ее.

— И еще кое-что, подхватил Корвин, — все нищие, входящие в этот дом, не похожи на обыкновенных нищих. Они чище и опрятнее одеты. У них какой-то особенный вид, будто и они почтенные люди.

— Нельзя ли нам пробраться в дом этого патриция? — спросил Фульвий.

— Отчего не попробовать? Я сниму свои сандалии, прикинусь хромым, — сказал Корвин, — пристану к первой же кучке бедняков, которая туда пойдет; одежда не выдаст меня, — я одет почти как нищий.