Четвертый хранитель - Роберт Святополк-Мирский Страница 12

— А когда нужно?

— Не медля.

— Я принесу грамоту через десять минут.

— Ты можешь рассчитывать на мое расположение, — улыбнулась Софья одной из тех обольстительных улыбок, благодаря которым двенадцать лет назад итальянская графиня Сфорца записала в своем дневнике, что греческая принцесса Зоя — одна из самых красивых и очаровательных девушек, которых ей когда-либо случалось повстречать во всей Италии.

Великий князь Иван Васильевич шагал по Тронной кремлевской палате, нервно пощипывая руки.

Патрикеев вернулся через полчаса.

— Мои люди не застали их дома, но они здесь, в Москве, государь, и завтра утром будут доставлены в Кремль.

— Спасибо, Юрий, — облегченно вздохнул Иван Васильевич. — Ну, вот и славно. Сам видишь, до глубокой ночи проклятые державные дела задерживают… А насчет того, чтоб Елену пожаловать, ты не волнуйся, вот увижусь с Удалым князем Верейским, а на следующий день и пожалую.

И оба отправились на покой.

А вот Великая княгиня бодрствовала. После двух часов ночи появилась Береника и доложила:

— Они здесь.

— Что случилось, тетушка?! — взволнованно бросилась в объятья Софьи Марья, а Василий галантно поцеловал руку государыне, встав на колени.

— Спасибо, Береника, оставь нас, — сказала Софья.

Когда Береника вышла, великая княгиня вздохнула, и обратилась к племяннице и ее мужу, тоном резким, жестким и не допускающим возражений:

— Если через час вы не покинете навсегда пределы Московского княжества, есть опасение, что ты Марья окончишь свою жизнь в монастыре, а ты Василий — на плахе.

— Я?! — поразился Василий, и едва не рассмеялся. — Государыня, ты изволишь шутить, меня любит и знает все Московское княжество. Я с восьми лет сижу на коне, и с десяти воюю. Я одержал десятки побед под знаменами твоего супруга и никогда ни словом, ни помыслом не изменил ему! За что же он может желать мне зла?

Софья посмотрела на свои ухоженные ногти, подняла голову и медленно произнесла:

— Только за то, что ты — наследственный владелец Верейского княжества. Неужели ты до сих пор не понял, Василий, — великий князь стремится к объединению всех русских земель под одной рукой, и ты можешь верить мне или нет, но он это сделает, ибо самим Господом назначено ему быть самодержцем. Тень Великой Византии и разрушенного Царьграда стоят за нашими плечами, и если ты думаешь, Василий, что, женившись на моей племяннице, избежишь участи поглощения, ты ошибаешься. Я люблю всем сердцем Марью, как мою племянницу, и всем сердцем люблю тебя, как ее супруга, и славного великого рыцаря, но я не только ваша тетка, я — Московская государыня! И тут уж — простите меня, дети, я должна думать о своей державе. Больше я ничего говорить не буду. Сейчас сюда принесут грамоту, подписанную Великим князем, на ваш беспрепятственный выезд за Московский рубеж. Марья, где тот ларец, который я тебе дала?

Марья глянула на мужа и сказала:

— В Верее, у Василия.

Софья вздохнула с облегчением:

— Это очень хорошо, потому что ваш московский дом уже под наблюдением, и как только вы туда вернетесь, будете схвачены.

И тогда, князь Василий Верейский, по прозвищу Удалой, герой многочисленных сражений, отчаянный храбрец, любимец женщин и образец для подражания мужчин, закрыл лицо руками, и глухо застонал, потому что в словах Софьи была неумолимая и страшная правда, о которой он уже давно догадывался, но в которой ни за что не хотел признаваться самому себе, так обыденно, по-человечески надеясь — а может все это мне только кажется, а может ничего, а может это только с другими, но не со мной…

Жесткие слова Софьи подтвердили его самые худшие опасения, и хотя вся его внутренняя сущность, кричала, разрывая душу: «Ни за что! Никогда не сдамся! Выйду на плаху! Разорву ворот, подставлю под топор шею, Господь правду видит!..» Но какой-то другой, внутренний голос шептал ему тихо и проникновенно: «А зачем? Какой смысл? Разве ты не хочешь взять маленькое тельце, прижать к груди и прошептать: «Сын», а ведь после плахи этого не будет. Что же для тебя ценнее — Марья, которая уже стала частью твоей души, будущие дети, долгая счастливая жизнь, или какой-то титул, из-за которого ты всего этого неумолимо лишишься?».

Что-то вдруг изменилось, что-то рухнуло и сломалось…

Князь Василий Верейский по прозвищу «Удалой», опустил руки, поднял спокойное лицо и, посмотрев на государыню большими голубыми глазами, спросил:

— Что нам надо делать?

В эту минуту в дверь заглянула Паола, Софья кивнула ей, голова Паолы исчезла, в дверь проскользнул Полуехтов, в поклоне подошел к Софье и протянул ей свернутый в трубку пергамент, с которого свисала красная печать с изображением Георгия, пронзающего змия, Софья взяла грамоту, кивнула Полуехтову, он так же в поклоне, пятясь, вышел, Софья развернула грамоту, внимательно прочла, снова свернула и протянула Василию.

— Не заезжайте в московский дом. Бросьте все, что у вас здесь осталось. Садитесь в мои сани, и прямо отсюда направляйтесь к Верее. Возьмите все ценное, что там у вас осталось и, не теряя ни минуты, скачите на Литовский рубеж. Король Казимир еще не выехал в Польшу, он примет вас, потому что любит московских беглецов. Он даст вам в кормление земли, а с твоей Верейской казной Василий, и с тем ларцом, что я тебе дала, Марья, вы проживете безбедно. Когда устроитесь в Литве, пришлите гонца, я передам ему адрес одного лекаря в Риме, и если до тех пор, Господь не даст вам потомка, быть может, он поможет. Мне жаль, Василий, — ты не только храбрый воин, но и умный человек — ты ведь понимаешь, что нельзя остановить время. Случиться то, что должно случиться. Прощайте, дети, даст, Господь, еще свидимся.

Она поцеловала Марью в щеку, Василия в лоб. Дернув за шнур, вызвала Аспасию, распорядилась пойти к конюшему Никосу Трахониоту, разбудить его и велеть немедля выдать в распоряжение князя Верейского самый лучший крытый санный возок на две персоны.

Когда все ушли, Софья подошла к маленькому зарешеченному окошечку с венецианскими стеклышками, оплетенными золотой клеткой и распахнула его.

Мела пурга, зима грозила быть свирепой…

Ну, вот и славно! Пока все идет, как следует. Верейское княжество наше. Теперь остается Тверское, а потом…

Проснувшись, Иван Васильевич первым делом потребовал Патрикеева. Уже по тому, что он не явился немедленно, Иван Васильевич заподозрил неладное.

И был, как всегда, прав.

— Их нет в Москве, государь, — отирая пот с бледного лица, и бухнувшись для пущей важности на колени, будто он какой-нибудь простой слуга, жалобно сказал Патрикеев. — Мы все сделали как надо. С его дома глаз не сводили, но ни он, ни Марья не появились там до утра.

— И где же они теперь, по-твоему?

Патрикеев поклонился до полу.