Иван Грозный: "мучитель" или мученик? - Наталья Пронина Страница 12

Благоприятная для Москвы международная обстановка, сложившаяся в результате создания такой мощной антипольской коалиции, в которую, помимо самой Руси, Германской империи, Тевтонского ордена, вошла еще и Дания, дала возможность Василию III сконцентрировать силы и, предприняв решающий (по счету его третий) поход на Смоленск, наконец-то освободить этот древний русский город от власти католической Польши-Литвы. 31 июля 1514 г., после массированного артобстрела и под давлением местных «мещан и черного люда», оборонявший город польско-литовский гарнизон принужден был капитулировать [54]и Смоленск открыл ворота авангарду русских войск под командованием Михаила Глинского…

Это была победа, их общая победа, которая могла еще больше сблизить, сплотить Василия и Михаила, открывая для обоих все новые и новые возможности. Но… она же их и разделила, в одночасье раскрыв совершенно разные цели, которые связывали они с ее достижением. Необыкновенно ярко, драматично схлестнулись тогда два их очень сильных характера, а по большому счету, и два смысла жизни, два понимания власти.

Ведь если для государя Василия III освобождение Смоленска являлось завершением долгого процесса собирания и объединения русских земель под главенством Москвы, выполнением завещания отца и, наконец, самое главное — выполнением святого долга перед подданными, православным русским населением Смоленского княжества, более полутора столетий находившимся под тяжелым иноверным гнетом, то для блистательного и честолюбивого шляхтича Глинского овладение этим городом было лишь последним (как ему, вероятно, казалось) шагом к тому, чтобы самому стать князем Смоленским. Да, именно так, помимо прочих богатых пожалований, уже полученных родом Глинских [55]от московского государя, оценивал свои личные услуги Руси Михаил Львович: заполучить в вотчину все огромное Смоленское княжество — и немедленно же после победы!..

Но отдавать только что возвращенную Русскому государству мощную и стратегически важнейшую на тревожном западном пограничье крепость в чьи бы то ни было другие руки, пусть даже в руки верного вассала?.. Нет, осторожный, вдумчивый Василий на это не решился. К тому же старинные городские укрепления Смоленска требовали самой основательной реконструкции и обновления, а следовательно, и огромных средств, собрать которые вряд ли мог один лишь князь-вотчинник. Словом, по всем этим вполне понятным причинам вожделенный город Михаил Глинский не получил.

И тогда… и тогда взбешенный князь тоже совершил по-человечески вполне объяснимый «поступок». Вернее, это был срыв, слом его мятущейся, страстной души, за который он сам же в первую очередь и поплатился. 8 сентября 1514 г., во время решающего сражения русской и польско-литовской армий возле города Орши, Михаил Глинский внезапно оставил находившиеся под его командованием войска и на глазах у всех изумленных русских воинов, пришпорив коня, стрелой понесся вперед, желая перейти на сторону противника. Выглядело это так ошеломляюще дерзко, что, как свидетельствуют историки, внесло в русские полки «замешательство и позволило командующему польско-литовским войском князю Константину Острожскому взять реванш и разбить русские войска». [56]

Но достичь польского стана Глинский все-таки не смог: его успел настигнуть и арестовать князь М. И. Булгаков. [57]Возможно, еще в тот же день, как только утихла та тяжелая битва, в которой, во многом по вине Глинского, погибло немало русских воинов и воевод, его привели к Василию, и он сам, уже готовый к смерти, молча опустился на колени перед государем, не в силах глянуть ему в глаза. Однако… Василий его не казнил. Приказал только заковать «в железо» (кандалы) и отправить в тюрьму.

Заточение князя Михаила Глинского продлилось десять лет. Десять лет, несмотря на то что об его освобождении ходатайствовал сам германский император Максимилиан, просили знатнейшие бояре — Вельские, Горбатые, Шуйские… Но, надо полагать, именно эти десять лет тяжких раздумий, а возможно и покаянных молитв, окончательно соединили Михаила и его род с московскими Рюриковичами — уже на века. Свободу, княжеское достоинство и боярский титул Василий III вернул опальному герцогу после своей женитьбы на его родной племяннице — княжне Елене Глинской…

Да, да, читатель. Юной и, как свидетельствуют современники, прекрасной избранницей московского государя стала именно выросшая к тому времени дочь родного брата Михаила Львовича — Василия Львовича Глинского Слепого (увы, даже «великий лекарь», вызванный из Крыма, не смог справиться с болезнью его глаз, отчего и остался князь Василий Глинский в русских летописях еще и как Василий Степой). И за этим выбором правителя Русского государства опять-таки стояло нечто большее, нежели красота княжны и прихоть старца, возмечтавшего о милом птичьем гнездышке, как тщится представить нам Э. Радзинский…

«Беря в жены представительницу влиятельнейшей семьи из состава (белорусско-украинских) служилых князей, — говорит профессиональный историк, — Василий III как бы торжественно провозглашал династическое соединение Северо-Восточной Руси с западнорусскими землями». [58]Но и это было еще не все. Через Глинских протягивалась нить родства между московскими государями и последними сербскими деспотами, конкретно — с одним из сыновей той самой деспотицы Ангелины, которая еще в 1509 г. обращалась за помощью к главе Русского государства. Вряд ли Василий III не помнил об этом, как вряд ли не знал он и о том, что Василий Львович Глинский Слепой женат был на Анне Якшич, дочери знатнейшего сербского воеводы Стефана Якшича, еще одна дочь которого — Елена Якшич — вышла замуж за сына Ангелины, Ивана Стефановича. Значит, по матери родной теткой Елены Глинской была правительница Сербии, а сама она, княжна Елена, невеста великого князя Московского — являлась наполовину сербкой, наполовину украинкой и белоруской. Нужно ли говорить, сколь бесценным было это духовное и политическое наследие, которое принесла в Кремль юная красавица?!.