Великий магистр революции - Яна Седова Страница 11
Великий магистр революции - Яна Седова читать онлайн бесплатно
Ознакомительный фрагмент
Несмотря на такую теорию, когда нужно доказать масонство Гучкова, автор необходимые свидетельства масонов сразу находит. Это, во-первых, доклад Маргулиеса 1925 года с упоминанием «Военной ложи» 1908 г., куда входил Гучков. Доклад не приводится и не цитируется, да к тому же Маргулиеса как «нечистоплотного морально» изгнали из масонов еще в 1909 г. при помощи фиктивного самороспуска. Если ему не доверяли сами масоны, едва ли ему могут верить историки. Во-вторых, знаменитое письмо Кусковой Вольскому (Валентинову). Кускова, хотя один советский историк и не отказал себе в удовольствии назвать ее «белоэмигрантской старушкой», входила в масонскую организацию. И вот она говорит: «Много разговоров о «заговоре» Гучкова. Этот заговор был. Но он резко осуждался членами масонства. Гучков вообще подвергался неоднократно угрозе исключения». Из этих невразумительных слов, написанных, вероятно, с целью вконец запутать читателя, Берберова и выводит, что Гучков был до революции масоном, хотя в той же переписке Вольского (Валентинова) и Николаевского, на которую она ссылается, есть опровержение. «Гучков до революции в ложах не был — это я знаю вполне точно, — пишет Николаевский. — В годы войны, когда было много группок, созданных масонами, но не входивших в их официальную сеть, по-видимому, Гучков был с ними как-то связан, но и тогда к масонам официально не принадлежал. Масоном он стал только во Франции».
В книге Мельгунова проскальзывает мысль о том, что масоны параллельно с планом Гучкова работали с другими, неизвестными Гучкову «комбинациями». Осенью 1916 г. Некрасов предлагал Астрову составить секретную «пятерку» в таком составе: Керенский, Терещенко, Коновалов, Астров и сам Некрасов. После отказа Астрова в «пятерку» вошел Ефремов. Как видно, в этот раз Гучкова масоны не привлекли.
В дальнейшем, как мы увидим, масоны протащили своих лидеров во Временное правительство, а Гучкова выжили оттуда при первой возможности. Гучкову незачем было вступать в масонскую организацию ни в 1908 г., когда он был еще другом Столыпина, ни во время войны, когда у него были более прочные, чем у масонов, связи с военными и рабочими. Скорее нуждались в нем масоны, старавшиеся привлечь к себе все наиболее яркое и влиятельное, но Гучков был слишком умен, чтобы свои достижения подчинить чьей-то неизвестной воле. Отношения его с масонами сводились, вероятно, к сотрудничеству, полезному для обеих сторон, но никак не к подчинению. «Тот, кто всерьез изучал политическую биографию Гучкова, — пишет Аврех, — его чисто столыпинское мировоззрение, глубокую неприязнь к кадетам, понимает, что он не только не был масоном, но и не мог им быть».
И совсем невероятно мнение Берберовой, что «генералы Алексеев, Рузский, Крымов, Теплов и, может быть, другие были с помощью Гучкова посвящены в масоны». Военные, может быть, и с интересом слушали либеральные речи своих гостей, приезжавших на фронт, но присяге, в основном, оставались верны. «… никого из крупных военных к заговору привлечь не удалось», — писал Гучков. «Они бы нас арестовали, если бы мы их посвятили в наш план», — по его же признанию. Он вспоминал, как после февральской революции рассказал Рузскому, какой у него был план переворота. Рузский воскликнул: «Ах, Александр Иванович, что же вы раньше мне этого не сказали, я бы стал на вашу сторону». «Я, может быть, не сказал, — говорит Гучков, — но подумал: голубчик, если бы я раскрыл план, то ты нажал бы кнопку, пришел бы адъютант и ты сказал бы — арестовать». Если они так принимали монархический заговор Гучкова, то откровенно республиканский заговор масонов был бы, тем более, осужден.
Совсем другой силой была Государственная дума, заслуживающая большего внимания уже потому, что это был единственный революционный центр, в который входили не изменившие престолу монархисты. Ее председатель Родзянко, прозванный за голос барабаном, а за фигуру самоваром, был, по определению министра внутренних дел Маклакова, «только исполнителем, напыщенным и неумным». Стремление Родзянко говорить доходило до ненормальности, и этим его активная деятельность и ограничивалась. «Мне рассказывал знакомый, встретивший еще в 1912 г. на германском курорте М. В. Родзянко с женой, что они оба изощрялись среди малознакомых им соотечественников в осуждении государя и всех его окружавших», — пишет Воейков. По его же словам, в начале войны «лишенный кафедры распущенной на летние каникулы Государственной думы председатель ее Родзянко устроил летучий митинг у подъезда дома сербского посланника; стоя на извозчике, он, за отсутствием думской аудитории, изливал свои чувства перед уличной толпой».
«…Поднимать народ против царя, — говорил Родзянко, — у меня нет ни охоты, ни возможности». А главными организаторами борьбы с правительством были Милюков, отчасти кн. Львов и не избранный в IV Думу Гучков. Чисто думской частью борьбы руководил Милюков, «автор» Прогрессивного блока. Милюков принадлежал к особому типу людей, обиженных неизвестно на кого, что они — не министры. Первые четыре из девяти частей его воспоминаний посвящены одной теме: как он стал таким умным. Куда бы ни бросала Милюкова судьба — первым делом он составляет квартет, где играет на скрипке. И на Капри он в поданной ему книге для «впечатлений» оставляет латинское двустишие собственного сочинения; и в археологических раскопках от Рязани до Македонии он принимает деятельное участие; и лекции по истории он читает в Чикаго по-английски; а в Капитолийском музее в Риме он так занят рассматриванием каменной доски, что не замечает, как музей закрыли. Достойно упоминания автора каждое событие его великой жизни, даже если речь идет о каком-нибудь детском купании: «Я испытываю величайшее удовольствие и блаженно дрыгаю ногами». Особенное внимание читателей Милюков обращает на свое знание языков; мне удалось насчитать в его книге слова о тринадцати языках, которые он когда-либо учил или на которых говорил. Пересказав с потрясающими подробностями первые 35 лет своей жизни, Милюков наконец переходит к своей политической деятельности, но «историк во мне всегда влиял на политика», а потому и собственные воспоминания он не может написать без анализа многочисленных источников. При всех этих невероятных талантах министром до революции Милюков не стал. Поэтому он и стал лидером блока.
Блок выдвинул подробную программу, первым условием в которой было «создание объединенного правительства из лиц, пользующихся доверием страны». Это требование, в общем-то, в соответствии с программой кадетской партии должно было говорить об ответственном перед Думой министерстве, что означало бы переход к парламентской монархии. Программа блока, напротив, не изменяла государственный строй, требуя фактически только назначить председателем Совета министров — кн. Львова, министром иностранных дел — Милюкова, министром финансов — Шингарева и т. д. Кадеты в своей жажде власти к 1915 г. потеряли всякий стыд, не глядя уже и на собственную программу
«Но если, правильно или нет, страна помешалась на «людях, заслуживающих доверия», почему их не попробовать?.. — забавно возмущается Шульгин. — Отчего их не назначить?.. <…> Допустим, Милюков — ничтожество… Но ведь не ничтожнее же он Штюрмера… Откуда такое упрямство?».
Шульгин в тот раз и не вспомнил, что один из членов Государственной думы, товарищ ее председателя октябрист Протопопов в сентябре 1916 г. был назначен Государем министром внутренних дел, и после этого завидующая ему Дума подняла такой скандал, что вконец разочаровала Государя. Фамилию Протопопова склоняли на все лады, Шингарев, врач по профессии, поставил ему диагноз — «прогрессивный паралич», а с Родзянко дело едва не дошло до дуэли. Сторонники министерства, облеченного доверием страны, вдруг стали просить Государя уволить Протопопова.
Конец ознакомительного фрагмента
Купить полную версию книгиЖалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Комментарии