Секретные архивы НКВД-КГБ - Борис Сопельняк Страница 11

— Нет, виновным себя в этом не признаю. И запирательством я не занимаюсь.

— Следствие вам не верит. Вы скрываете свою антисоветскую деятельность. Об этом мы будем вас допрашивать. Приготовьтесь!

Пока что Кольцов держится твердо, обвинения решительно отвергает и на компромисс со следователем не идет. Судя по всему, он не придал особого значения ни восклицательному знаку в конце фразы, ни зловеще-двусмысленному совету к чему-то там приготовиться. А зря! Допрос, состоявшийся 21 февраля, показал, что с Кольцовым основательно поработали, и он дрогнул.

— Повторяю, что вражеской деятельностью против советской власти я не занимался, — уверенно начал он, и вдруг, после паузы, добавил: — Не считая статей 1919 года.

— Какие статьи вы имеете в виду? — тут же вцепился следователь.

— Я имею в виду несколько статей в буржуазных газетах, таких как «Киевское эхо», «Вечер», «Наш путь» и «Русская воля», написанных в 1917—1919 годах.

— А когда вы вступили в партию? — как бы ненароком поинтересовался следователь.

— В сентябре 1918 года. Рекомендующими были Луначарский и Левченко, — гордо заявил Кольцов.

— Очень интересно! — торжествующе усмехнулся следователь. — Значит, уже будучи коммунистом, вы принимали участие в антисоветских газетах и печатали там свои статьи?

Это была первая победа сержанта Кузьминова. Михаил Ефимович понял, что попался, и ему ничего не оставалось, как подписать протокол с довольно неприятной для себя формулировкой.

— Да, я это подтверждаю и не отрицаю в этом своей вины, — вынужден был признать он.

Потом была более чем месячная пауза. На допросы Михаила Ефимовича не вызывали, ни читать, ни писать не давали, общаться было не с кем — и он затосковал. Деятельная натура журналиста искала выхода, и хитроумный следователь этот выход нашел: он дал Кольцову бумагу, чернила, ручку и предложил написать личные показания. Что еще нужно находящемуся в простое журналисту?! И хотя Михаил Ефимович предпочитал не писать, а диктовать, он увлеченно засел на работу.

Кольцов писал быстро, что-то вымарывал, зачеркивал, правил, делал вставки, короче говоря, он работал над очерком, а не над личными показаниями. Эта рукопись сохранилась, и даже по ней можно судить, каким прекрасным журналистом был Михаил Кольцов:

«Мелкобуржуазное происхождение и воспитание (я являюсь сыном зажиточного кустаря-обувгцика, использовавшего наемный труд) создали те элементы мелкобуржуазной психологии, с которыми я пришел на советскую работу и впоследствии в большевистскую печать. Характерным для моей личной психологии того времени было мнение, что можно одновременно работать в советских органах и нападать на эти же органы на столбцах буржуазных газет, еще существовавших в этот период».

Михаил Ефимович прекрасно понимал, что раскаявшихся грешников любят не только на небесах, но и на Лубянке, поэтому продолжал посыпать голову пеплом:

«В 1923 году я начал редактировать иллюстрированный журнал “Огонек”. Это время было первым периодом гопа и, практически извращая линию партии в области издательского дела, я ориентировал содержание журнала главным образом на рыночный спрос, заботясь не об идеологическом содержании журнала, а об угождении читателю-покупателю, об его обслуживании всякого рода “сенсациями”.

В журнале помещался низкого качества литературный материал, а также очерки рекламного характера. В 1923 и 1924 годах были помещены хвалебного характера очерки и снимки Троцкого, Радека, Рыкова и Раковского “за работой”. Хотя эти враги народа в тот период еще не были полностью разоблачены и занимали видные посты, помещение подобных рекламных материалов лило воду на их мельницу.

По мере того, как журнал “Огонек” разросся в издательство, вокруг него постепенно сформировалась группа редакционных и литературных работников, частью аполитичных, частью чуждых советской власти, являвшаяся в своей совокупности группой антисоветской».

Видимо, спохватившись, Михаил Ефимович понял, какие серьезные написал слова: антисоветская группа — это не шуточки. Он пытается что-то зачеркнуть, поправить, но было поздно — следователь непременно поинтересуется теми, кто входил в эту группу. Не думаю, что Кольцов не понимал, как может измениться судьба этих людей, если он назовет их имена, но обратного хода не было. И он пишет с резким, безнадежно отчаянным нажимом: «В эту группу входили: Абольников, Чернявский, Левин, Прокофьев, Зозуля, Биневич, Рябинин, Гуревич, Кармен и Петров. Подавляющее большинство участников названной группы привлекались к работе лично мною, либо с моего согласия и ведома».

На допросы Михаила Ефимовича по-прежнему не вызывали, и вскоре он почувствовал, что буквально задыхается без общения со следователем. Удивительно, но на следующий допрос он, без всяких преувеличений, напросился.

—Я намерен сообщить об отдельных лицах, принадлежность которых к какой-либо антисоветской организации мне неизвестна, — энергично начал он, — но вместе с тем мне известны отдельные факты их антисоветского проявления. Начну с Лили Юрьевны Брик, которая с 1918 года являлась фактической женой Маяковского и руководительницей литературной группы «Леф». Состоявший при ней формальный муж Осип Брик — лицо политически сомнительное, в прошлом, кажется, буржуазный адвокат. Брики влияли на Маяковского и других литераторов в сторону обособления от остальной литературной среды и усиления элемента формализма в их творчестве. А вообще-то, Брики в течение двадцати лет были самыми настоящими паразитами, базируя на Маяковском свое материальное и социальное положение. Сестра Лили Брик писательница Эльза Триоле — человек аполитичный, занятый своей лично-семейной жизнью: как известно, последние десять лет она замужем за французским поэтом Луи Арагоном.

Далее — Илья Самойлович Зильберштейн, известный литератор, историк, пушкинист. Кроме того, он энергичный изыскатель старых литературных документов и неопубликованных рукописей — в той области он является полезным специалистом. Однако отличается делячеством и стремлением заработать одновременно во многих редакциях и издательствах.

Всеволод Вишневский — писатель. По своему внутреннему содержанию человек анархистско-мелкобуржуазной закваски. В своем поведении отличается хлестаковщиной и интриганством, стремясь через склоки занять первенствующее положение среди литераторов. А однажды в Испании он дошел до того, что явился на заседание конгресса писателей пьяным и начал приставать к иностранным писателям с совершенно диким предложением: «Мы сегодня ночью в одном месте постреляли десяток фашистов, приглашаю вас повторить это вместе».

Владимир Ставский — писатель. Человек в литературном отношении бездарный и беспомощный, отсутствие знаний и дарования возмещает безудержным интриганством и пролазничеством. Пробравшись к руководству Союзом писателей, проводил вредную работу по запугиванию и разгону писателей, что привело к появлению атмосферы взаимной подозрительности. В своей практике Ставский прибегал к распусканию ложных слухов о том, что тот или иной литератор якобы в немилости у руководства ЦК и редакциям надлежит его бойкотировать. Одним из недобросовестных приемом Ставского было афиширование его якобы большой близости к Кагановичу.