Миллион Первый - Алла Дудаева Страница 11

Мурзабек, сколько я его помню, был уже пожилым и больным, но очень добрым человеком. Он долго работал сторожем, а потом стал получать небольшую пенсию. Обычно Мурзабек сидел, греясь на солнышке, около дома, а девочки наливали ему то и дело горячий чай. За это Джохар шутя называл его министром. Однажды, посмотрев против света на его голову, я поразилась тому, как редкие стриженные волосы, просвечивая на солнце, напоминают иголки кактуса, и сказала ему об этом. «Кактус и есть, — сердито бросила Малика. — Сидит у окна и пьет воду целыми днями». Но ее энергии хватало на двоих, она по-своему любила его, гордилась званием хорошей хозяйки, а прозвище Кактус осталось на долгие годы. Мурзабек никогда на меня не обижался. С его дочками — Асет, Марет, Аминат и Минат — я дружила долгие годы, а мальчики не спускали моих детей с рук и очень их любили.

Напротив был дом № 1, там жил самый старший брат Дуки от другой матери — Бекмурза, или Вати (дядя), как его называли все. Он работал заведующим металлоскладом и поэтому жил немного богаче остальных. Вати всегда шутил, но за его непростыми шутками чувствовались недомолвки, и я никак не могла понять, когда он шутит, а когда говорит серьезно. Его жена Хамила работала на грозненском рынке и была немного моложе его и выше ростом. В молодости, видимо, она была красавицей. От ее красоты остались серо-голубые глаза с густыми ресницами и гордая прямая осанка. Все, что Хамила думала о человеке, она выпаливала не задумываясь. «Пулемет» — шутя называл ее Вати, наблюдая за реакцией собеседника на тираду своей воинственной половины. А мне она своей мужественностью иногда напоминала вождя краснокожих, и я часто, смеясь, говорила ей о том, что вполне могла бы нарисовать ее строгий профиль с качающимися на голове перьями на фоне пламени костра.

На улице Ялтинской жил еще один старший брат Дуки — Махарби. Все называли его «друг», потому ли, что он работал шофером такси («друг, подвези»), или из-за простоты и безотказности нрава. У него было шестеро детей.

Еще на несколько улиц ниже жила их сестра Басира, тоже с многочисленным семейством.

Каждый вечер Дуки делал «обход» родственников, которые обижались, что мы всегда останавливаемся у Басхана, но ведь там жила его мать. Зато этот «обход» сглаживал все обиды: Дуки шел впереди, за ним — ватага племянников. Переступая с сияющей улыбкой порог, он вскидывал в приветствии руку и произносил громогласно, как заклинание, слова древнего чеченского приветствия: «Марша айла!» («Живите свободными!») Ото-всюду сыпались ребятишки, радостно выкрикивая: — Марша вог ийла!» («Приходи свободным!») Начиналась кутерьма, он подкидывал их в воздух, тормошил, они скакали вокруг и карабкались на него, как на дерево… «Идут слоны султана!» — восклицал Дуки, неся по ребенку на каждой руке и целую ватагу на спине.

Сестру Дуки от другой матери — Альбику, пожилую женщину с густыми бровями, я особенно любила. Она делала суровый вид, когда приходила к нам, и говорила басом, чтобы я хорошо себя вела, не то Дуки уйдет к Розочке, которая давно его ждет и у которой ножки, как бутылки шампанского, что выражало, вероятно, ее представления об идеальной красоте. Я со смехом обнимала ее полные плечи: «Завянет твоя Розочка, пока Дуки дождется!» «Почему не боишься?» — хмурилась она. У нее тоже было семеро детей. Жила она неподалеку, на Карпинском кургане.

Еще две сестры Дуки — Базу и Хазу (красивая) — жили в селах Аршты и Самашки. С той, что жила в Самашках, Джохар постоянно дрался в детстве. Она была старше него всего на два года, но значительно выше, полнее и с очень независимым характером.

Часто, едва отдышавшись на стульях в противоположных углах комнаты, как два боксера на ринге, они опять сходились в центре в «смертельной схватке». Ее хитрости было невозможно предугадать. Порой, почти уложенная на лопатки, она вдруг начинала кричать, что он сломал ей ногу. Дуки отпускал ее, а она с гримасой жестокой боли делала, хромая, круг по комнате и, проходя мимо, вдруг наносила молниеносный удар в живот «сломанной» ногой. Или, разметавшись, притворялась умершей (даже лицо ее бледнело), но стоило Джохару повернуться спиной, словно тигрица бросалась ему на плечи. Она изводила его насмешками, над которыми смеялись даже взрослые, а он каждый день клялся отомстить сестре страшной местью. Хазу вечно отлынивала от работы, над всеми подтрунивала.

Впрочем, характер ее не изменился и тогда, когда она стала матерью многочисленного семейства. Время от времени Хазу ложилась в больницу «отдохнуть». По традиции, ее должны были навещать все родственники. А она, возлегая, как царица, на высоких подушках, принимала дары от посетителей и командовала: «Курица у меня уже есть, принеси апельсины!»

Однажды, помогая медсестре разносить лекарства, она заменила все таблетки в мужской палате на слабительное. А потом, пообещав женщинам «устроить представление», заняла вместе с ними позиции на единственной скамейке у дорожки, ведущей в туалет. Коварно останавливая очередного спешащего мимо мужчину, она с лицемерным участием расспрашивала «го о здоровье, здоровье его детей и родителей, ближних и дальних родственников до тех пор, пока несчастный не срывался с места.

Свободолюбивая насмешница Хазу всегда и везде оставалась истинной дочерью своего непокорного народа, природный веселый нрав которого, его тонкий и)мор по достоинству оценил французский романист Александр Дюма, живший среди них некоторое время и назвавший чеченцев «французами Кавказа».