Мадам Пикассо - Энн Жирар Страница 11

За окном Пикассо мог видеть, что свет над Монмартром уже изменился. Утро вступило в свои права. Стальное парижское небо грозило дождем, и облака то и дело наползали на солнце. Покрытая тонкой пленкой испарины от углей, мерцавших в горелке рядом с ней, Фанни, наконец, шевельнула рукой на подушках, разбросанных под ее головой. Это движение отвлекло Пикассо и раздосадовало его. Он просто не мог отобразить на холсте то, что чувствовал в данный момент.

– На сегодня достаточно?

– Тогда перейдем к чему-то еще? – спросила она, встав с кровати и приблизившись к нему.

По-прежнему обнаженная и соблазнительная, она провела длинными пальцами по плечу Пикассо, потом скользнула вниз по его руке. Фанни имела репутацию натурщицы, которая спит с художниками, и он знал это на личном опыте. Эта встреча была далеко не первой для них.

Она поцеловала его, и он отозвался на ее поцелуй. В какой-то момент, пробуя на вкус ее теплые губы, он рассматривал возможность переспать с ней. По своим формам и возрасту она почти не отличалась от девушки на выставке. У них были похожие волосы и одинаковые ярко-голубые глаза, но интуиция подсказывала ему, что на этом сходство заканчивалось. Пикассо мягко отвел ее руку и протянул ей халат.

– Не сегодня.

– В самом деле, Пабло? – с нотками оскорбленного достоинства воскликнула она. – Это совсем не похоже на тебя.

– Ты права, не похоже. Но сегодня это так, – он бережно завязал шелковый пояс у нее на талии.

– Ты отказался от женщин?

– Возможно, на какое-то время, – он пожал плечами. – Видно будет.

– А Фернанда знает об этом? – спросила она, пересекая захламленную студию, чтобы забрать свою одежду.

– От нее я не отказался, если ты это имеешь в виду. Я слишком многим обязан ей за годы бедности, когда заставлял ее терпеть нужду вместе со мной. Во всяком случае, она часто напоминает мне об этом.

– Ты остаешься со своей любовницей из преданности? Как это буржуазно, – с лукавой улыбкой произнесла модель и начала одеваться. – Только любовь может быть настоящей причиной для совместной жизни. Иначе, дорогой Пабло, ты будешь обманывать себя.

– Я очень люблю Фернанду и всегда буду любить.

– Тогда почему она не позирует тебе, как раньше? Мы с тобой старые друзья, и ты можешь сказать мне правду. Вероятно, тебе будет лучше, если ты это сделаешь. Пока я была здесь, ты все время хмурился, значит, тебя явно что-то угнетает. Почему бы не снять с себя это бремя?

– Ну, хорошо. По правде говоря, я не уверен, что мне суждено навеки остаться с ней.

– А что изменилось после нашего прошлого разговора?

– Точно не знаю, просто есть такое ощущение. Мы слишком часто ссоримся, и моих денег никогда не бывает достаточно, чтобы она чувствовала себя счастливой, – он провел пальцами по волосам. – Скоро мне исполнится тридцать лет, и иногда мне кажется, что мы с ней хотим получить от жизни разные вещи. Она сильно изменилась с тех пор, как мы познакомились.

Фанни кивнула. Уголки ее губ приподнялись в слабом намеке на улыбку.

– Ты удивляешь меня. Ты более серьезный мужчина, чем я думала. Это не похоже на прежнюю браваду… и мне это нравится.

После того как Фанни надела пальто и шляпку, она вернулась туда, где Пикассо мыл свои кисти. Приблизившись к нему, она натянула черные перчатки.

– Послушай, Пабло. Возможно, это не мое дело, но в Париже ходят слухи, что она вовсе не так уж предана тебе.

Он улыбнулся и чмокнул ее в щеку, мягко отказываясь заглотить приманку, потому что странным образом заботился о репутации своей женщины.

– Я ценю твои попытки помочь, но у нас сложные отношения. Мы оба изменяли друг другу за эти годы, – сказал он и достал несколько франков из керамического кувшина на своем рабочем столе, где стоял глиняный горшок с чистыми кистями.

– Имей в виду, что ты тоже сложный человек, Пабло Пикассо, хотя это и не делает тебя менее привлекательным, – с легкой улыбкой произнесла Фанни.

– К сожалению, дорогая, ты не знаешь даже половины, – отозвался он, провожая ее до двери; ему не терпелось остаться в одиночестве.

После ее ухода Пикассо уставился на незавершенный холст с еще не просохшей краской. Ему нужно было побыть одному, чтобы превратить эту картину во внешнее подобие своих чувств и желаний. В нем поселилась тяжесть, и он долго стоял там, купаясь в тишине, которая, наконец, вернулась к нему.

Слишком много голосов раздавалось у него в голове. Слишком много прошлого.

Его сердце недостаточно сильно откликалось на работу, стоявшую на мольберте, как это было необходимо. Он оказался в тупике. Пикассо знал, что для завершения работы ему необходимо вдохновение. Ему была нужна новая муза.