Между молотом и наковальней - Николай Лузан Страница 11

— Ну зачем так, Кавказ?!

— И все-таки считаешь, что тут «теплое место», — с горечью произнес он, его лицо затвердело, а в голосе появился металл: — Да, на фронте смерть ходит рядом! Да, каждый день на Гумисте умирают ребята. Но не только там, а и в Афоне и Ткуарчале гибнут люди.

— Но на фронте я хоть какую-то пользу принесу, а тут что?! — выдавил из себя Ибрагим.

— Пользу, говоришь? А какая польза от смерти? Разве сюда едут умирать?

— Нет, конечно, но если надо, то продать жизнь подороже, а не подохнуть, как баран, под дурной бомбой.

— Продать жизнь? А кто знает ей цену? Кто?!

Вопрос, похоже, Кавказ задавал больше самому себе. Годы службы в турецком спецназе для капитана Атыршбы сложились в одну бесконечную череду боевых операций и боев в Ираке и Афганистане, которые оплачивались только одной ценой — жизнями врагов и товарищей. Он давно уже мыслил сухими цифрами безвозвратных потерь и невосполнимого ущерба противнику. Но здесь, на родине предков, рядом с наивными романтиками и необстрелянными мальчишками, готовыми без колебаний умереть только за одно слово — «Абхазия», он, давно задолжавший смерти, может быть, впервые за все время так остро ощутил цену жизни и с непривычной мягкостью произнес:

— Ибо, с жизнью, а тем более своей, нельзя легко расставаться. Никому не дано определять ее цену!

Ибрагим молчал, не зная, что ответить, и за него сказал Кавказ:

— Нет и не будет таких весов, на которых можно измерить пусть одну, даже самую маленькую человеческую жизнь. Господь так устроил мир, что мы приходим в него для того, чтобы, когда придет время, передать ее другому. Мы даем жизнь детям, а они — нашим внукам. Но сегодня, — и в его глазах появился стальной блеск, — мы не вольны распоряжаться своими жизнями, они принадлежат только ей — Абхазии!

— За нее я и приехал воевать, и потому… — снова оживился Ибрагим.

— Говоришь, за Абхазию? А чем она является для тебя? — перебил Кавказ.

И этот, казалось бы, простой вопрос, на который Ибрагим давно дал себе ответ, здесь, в самом сердце Абхазии, где полтора столетия назад Арсол, Коса и Гедлач Авидзба, не щадя себя, сражались за ее свободу, снова поднял в душе юноши бурю чувств. За два последних дня ему пришлось пережить столько, сколько не выпадало за предыдущие девятнадцать с половиной лет. В них спрессовались вся его жизнь и память сотен тысяч махаджиров. Он задумался, пытаясь найти ответ: «Действительно, чем там, в далеком Стамбуле и Лондоне, была для него Абхазия?.. Печальной старой сказкой, передававшейся из поколения в поколение?.. Терра инкогнита?.. Прекрасной и несбыточной мечтою?.. Мечтою?!»

— Мечтою! Именно мечтою! — вслух произнес Ибрагим.

— Пожалуй, так! — согласился Кавказ, суровая складка на его лбу разгладилась, а в голосе опять зазвучали теплые нотки. — Недавно для меня, так же как вчера для тебя, она была несбыточной. Но сегодня мы здесь. И пусть мы вернулись не под звуки фанфар, а под грохот разрывов, это уже не важно. Мы дома!

— Дома! — повторил Ибрагим.

— И кто нам его вернул?

— Кто?! Владислав Григорьевич! — вырвалось у Ибрагима, и дальше, не стесняясь своих чувств, он с жаром заговорил: — В Стамбуле и потом в Лондоне мы молились на него. Перед тем как поехать на учебу, я зашел в «Абхазский комитет» и выпросил у Володи Авидзбы портрет Владислава Григорьевича. Потом, в Лондоне, повесил у себя в комнате. Что тут творилось! Ребята к нам, как в мечеть, ходили. Он стал для нас всем!

— Для меня тоже! — живо поддержал Кавказ и продолжил: — Время и Господь избрали его для Абхазии. Вместе с ним мы победим или умрем! Кто раньше знал или слышал про Абхазию? Да никто, кроме самих абхазов, а сейчас про нее говорит весь мир. Для тебя, меня и всех нас Владислав Григорьевич больше, чем отец и мать, — он для нас все! Не защитим его — потеряем себя и Абхазию!

— Я это понимаю, Кавказ! Но что я умею?.. Да ничего! Если и держал винтовку в руках, то только в тире, — с горечью произнес Ибрагим.

— Винтовка, пистолет… Разве в них дело?

— Я и приемов не знаю.

— Приемы? На войне быстро учатся и не такому! В тебе есть другое — дух, а это самое главное. Я уверен, ты не дрогнешь и пойдешь под пулю, если какая-то сволочь поднимет на Владислава Григорьевича руку. А принять смерть в глаза — это потяжелее, чем пойти в атаку. На фронте даже в самом безнадежном бою есть шанс уцелеть, а у телохранителя Владислава Григорьевича его нет и не может быть. Жизнь телохранителя принадлежит только ему! Ты понял — только ему!

— Я… Я постараюсь! — дрогнувшим голосом произнес Ибрагим.

— Вот и договорились! — закончил этот необычный разговор Кавказ, дружески потрепал по плечу, а затем, загадочно улыбнувшись, развязал тесемки на рюкзаке и предложил: — Примерь гардеробчик!

Ибрагим подхватил с пола рюкзак и вывалил содержимое на кровать. В нос шибануло резким запахом нафталина и вещевого склада. Не обращая внимания, он сбросил на стул куртку, стащил джинсы и принялся примерять на себя новенькую военную форму.

Десантная камуфляжка сидела на нем как влитая, правда, ботинки-берцы оказались великоваты, а кепка едва держалась на гриве волос, но эти мелочи мало смущали. Он уже чувствовал себя военным, сгреб в кучу куртку с джинсами, запихнул на верхнюю полку шкафа и повернулся к зеркалу. На него смотрел настоящий боец, который не выглядел бы белой вороной среди обстрелянных ополченцев. Кавказ тоже остался доволен, но легкая тень на лице не укрылась от Ибрагима.

— Что-то не так? — насторожился он.

— Сам не пойму. С размером вроде не ошибся, но вот кепка и…

— Все нормально! У тебя глаз — алмаз.

— Алмаз, говоришь? Как бы этот глаз не подбил Владислав Григорьевич!

— …Владислав Григорьевич?! За что?

— Будет за что! У меня самого руки чешутся твою гриву «под ноль» вывести.

— Какая грива?! — оскорбился Ибрагим (в Лондоне она была предметом его гордости) и с возмущением воскликнул: — Посмотри вокруг! У некоторых бороды длиннее!

— Борода?.. М-да. Не знаю, не знаю, но твоя грива… — Кавказ с сомнением покачал головой и уже серьезно сказал: — Пойми, Ибо, охрана Председателя — это лицо Абхазии, а оно, сам понимаешь, должно внушать уважение!

Ибрагим снова посмотрел в зеркало, провел рукой по пышной копне волос и с грустью произнес:

— Сегодня не будет!

— Тогда все в порядке! — подвел итог «строевого» смотра Кавказ.

— Ну нет, так не пойдет! А где пистолет, где автомат? — расхрабрился Ибрагим.

— Ишь какой шустрый, не все сразу.

— Интересно получается, как под бритву пустить — так пожалуйста. Нет, я на такое не согласен!

— Потерпи, палить — дело нехитрое, — и, улыбнувшись, Кавказ распорядился: — Ладно, собирайся, может, успеем на склад, там получишь свой автомат.