Омар Хайям. Гений, поэт, ученый - Гарольд Лэмб Страница 11

Оказалось, ему предстояло выполнить сразу множество всяких дел. Ничего нельзя было упустить из того, что было необходимо.

Поздно ночью мулла с седой бородой устало посмотрел на него.

– Сын мой, – сказал он бесцветным голосом, – даже вода священных вод Зем-Зема должна уходить в землю. Жизнь прибывает от Аллаха, и к Аллаху возвращаются души правоверных в тот день, когда людские дела взвешиваются на весах Суждения.

В памяти Омара осталось землистое лицо Рахима, лежащего на сырой земле. Теперь Рахим лежал завернутый в чистый саван, ногами в сторону святого города Мекки, там, в глубине этой черной земли.

Мулла ушел, ему предстояли еще другие похороны той ночью, а Омар сел на камень. Ярмак, как верный пес, сидел рядом, мерно раскачиваясь. Теперь, когда его господин был похоронен, Ярмак казался спокойным. Больше ничем он не мог ему помочь.

Но для Омара, потерявшего своего молочного брата, с которым он вместе рос, было мучительно тяжело покинуть это место рядом с камнем. Здесь Рахим должен лежать, омываемый всеми дождями, лежать, когда взойдет трава, посеют и уберут пшеницу, – все бесчисленные годы до того дня, когда души их воссоединятся с их телами там, где вершится Высший суд. За завесой Невидимого Рахим станет ждать того дня, дня их встречи.

Омар просидел до первых серых отблесков рассвета, поджав подбородок руками. Ему все же стало немного легче, и страдания прошлых двух дней и ночей слегка отступили.

– О Рахим, – шептал он, – твое тело – всего лишь временное прибежище для твоей души. И тогда, когда тело твое гибнет, душа бредет дальше по своему длинному пути. О Рахим, я обязательно отыщу тебя на этом пути.

– Аминь, – согласился Ярмак. – Покойся с миром!

В палатке Омар нашел свечу и напряженно всматривался в ее пламя до тех пор, пока девушка-руми, уснувшая среди набросанной в углу одежды, не встала и не наполнила ему кубок вином из кувшина.

Омар поднял было руку, чтобы разбить кубок о землю. Но тут он вспомнил, как Рахим предложил ему выпить вина той ночью, когда они разговаривали вдвоем в караван-сарае по дороге из Нишапура. Он взял кубок и выпил вина. Тепло разлилось по его озябшему телу. Девушка снова наполнила кубок, и Омар снова выпил. Он вздохнул и, ничком упав на подстилку, погрузился в бессильное оцепенение.

Пленница загасила свечу. Устроившись подле него, она наблюдала, как рассветные лучи освещают небо. Когда света стало достаточно, она нашла бронзовое зеркало и начала расчесывать волосы, задумчиво глядя на свое отражение. Уже не в первый раз у нее вот так внезапно менялся хозяин.

Далеко внизу в долине наконец-то установили шатер султана Алп Арслана.

Турецкие эмиры толпились у входа, по обе стороны ковра, и пытались разглядеть трех мужчин у начала ковра. Джафарак, как привилегированная персона, взгромоздился на сундук, откуда он мог видеть всех троих – Романа Диогена, императора католиков, и скромного маленького мусульманского раба, отыскавшего императора без сознания на поле боя и принесшего его к ногам Алп Арслана.

Сначала зрители наблюдали, как Романа Диогена, все еще закованного в латы, заставили встать на колени перед султаном. Алп Арслан поставил ногу на шею плененного императора, а затем поднял Романа Диогена и усадил на подушки по правую руку от себя.

Присутствующие напрягли слух и ждали первых слов, которые должны были быть произнесены между владыками Востока и Запада.

– Скажи мне, – небрежно начал Алп Арслан, – как поступил бы ты, окажись я плененным и брошенным к твоим ногам.

Выслушав переводчика, Роман Диоген поднял голову и на мгновение задумался.

– Я бы не стал с тобой церемониться и обошелся бы жестоко, – ответил он.

Улыбка осветила смуглое лицо султана.

– А какую кару, – настаивал он, – ты ожидаешь принять от моей руки?

Плененный император оглядел сосредоточенные лица своих врагов и задумался.

– Может быть, ты убьешь меня здесь, а может, закуешь в цепи и провезешь по всем своим владениям. Или примешь за меня выкуп.

Алп Арслан почувствовал в глубине души симпатию к этому христианскому монарху, которому нельзя было отказать в мужестве. Султана переполняло ликование от победы и от воспоминания о том, как он, Алп Арслан, попирал ногой шею римского самодержца.

– Знай же, – сказал султан, выдержав паузу, – что я решил уже твою участь.

Со своего места позади отца Сын Льва наклонился вперед, его руки, лежавшие на коленях, сжались в кулаки. Он не забыл пророчество, предрекавшее победу мусульман и смерть обоих владык.

– За тебя, – продолжал Алп Арслан, – я возьму выкуп и обложу ежегодной данью твой народ, а тебя я отправлю назад в твою страну с почетным сопровождением.

Детеныш Бесстрашного Льва глубоко вдохнул и откинулся назад на свое место. Если бы Романа убили здесь кривой турецкой саблей палача, Детеныш Льва ожидал бы исполнения оставшейся части предсказания молодого школяра из Нишапура.

Омар не мог спать. И хотя измученное тело его требовало сна, душа лишилась покоя. Его не покидало лицо Рахима, улыбавшегося той странной улыбкой, и все время стояло перед его мысленным взором. Тот Рахим все еще был Рахимом; но после его убийства он уже стал вещью, подобно деревянному сундуку. Его подняли, положили на землю в палатке, потом унесли. Как ни пытался Омар, он не мог избавиться от наваждения. Ему снова и снова вспоминалось, как они несли Рахима и как они его тело слой за слоем оборачивали в белую ткань.

С тех пор как он мог себя помнить, они всегда были вместе и походили скорее на близнецов, нежели на обычных братьев. Омар с трудом отдавал распоряжения вместо Рахима. Рахим всегда заботился о запасах продовольствия, занимался слугами и лошадьми, и теперь, естественно, люди обращались за указаниями к Омару.

Пришло время отправляться в обратный путь в Нишапур. Только сельджукские турки оставались в этих горах; уже и арабы и другие нерегулярные части войска султана двигались маршем домой, нагруженные добычей и пленниками.

Ярмак и его товарищи разобрали палатку Омара и упаковали ее на первых лошадей. Омар обратил внимание на то, что у каждого воина появились еще большие тюки. Последние дни люди занимались сбором трофеев и продажей ненужных им вещей. Теперь они собирались в путь домой, груженные добытым новым богатством. Но сын Ибрагима вынес с поля боя только кинжал. Он не хотел ничего, что напомнило бы ему о сражении.

Ярмак оседлал черного боевого скакуна Рахима и тщательно упаковал доспехи своего погибшего господина и его оружие и привязал их позади седла. Омар смотрел на черную лошадь и чувствовал, как ему будет нестерпимо больно видеть этого коня рядом, но с пустым седлом. Но его следовало вернуть отцу Рахима.

– Господин, пускай девушка-руми едет на нем, – предложил Ярмак. – У нас ведь нет для нее носилок.

Пленницу тоже следовало брать с собой. Она принадлежала Рахиму, и ее могли продать на невольничьем рынке в Нишапуре. За молодую, с прекрасными шелковистыми волосами рабыню давали хорошую цену. Омар, изучая диалоги Платона в Академии, усвоил многие греческие слова, поэтому сумел узнать немного о жизни девушки.