Фридрих Вильгельм I - Вольфганг Фенор Страница 10

Стоит детям достичь четырех-пяти лет, их тут же принесут в жертву французскому молоху и будут приучать к французской галантности. Едва отлучив ребенка от материнской груди, родители начинают думать об учителе французского и танцмейстере. Во Франции никто не говорит по-немецки; у нас же, немцев, французский язык укоренился до того, что во многих местах на нем уже должны говорить сапожники, портные, дети и даже слуги. Парень, желающий стать придворной бабой, должен уметь присоединяться к болтовне, должен быть одетым в шляпку, жилет, изящные чулочки и т. д. Не важно, что у него кривой нос, выпученные глаза, горб, клыки, кривые ноги и так далее, — лишь бы он был одет a la mode frans…» ^[6]

Здесь каждое слово восхищало Фридриха Вильгельма. На протяжении всей жизни он часто обращался к темпераментному сочинению своего старого учителя Крамера, чтобы найти, оставаясь в окружении галломанов, силы и духовную поддержку для борьбы с иноземным духом времени. Его страстный, спонтанный протест против подавления и искажения собственной немецкой идентичности, да еще с детских лет, просто поражает. Этот протест тем более удивителен, что Фридрих Вильгельм плыл против общего потока в полном одиночестве.

Конечно, здесь было достаточно однобокости и упрямства. Нельзя всерьез оспаривать позитивное влияние французской культуры на немецкую раздробленность начиная с пятидесятых годов, по завершении Тридцатилетней войны. Одно лишь благотворное присутствие гугенотов в Берлине и Бранденбурге — достаточное тому свидетельство. С другой стороны, надо видеть, что здесь подрастал король, очень хорошо помнивший о древней славе и блеске своей, немецкой нации, в течение семи веков, с 919 до 1618 г., не только защищавшей и прикрывавшей Запад, но одновременно игравшей роль культурного, цивилизаторского авангарда Европы. Как показывает памфлет Крамера, про это в Германии совсем не забыли. Но прежде всего тогда, в конце XVII века, из-за чужеземного влияния подвергалась опасности дальнейшего раскола немецкая нация. Переполненная ненавистью межконфессиональная борьба в течение целого столетия, с середины XVI до середины XVII века распределяла немцев между двумя идейными фракциями: здесь — католики, там — протестанты. А конфессиональное противостояние закреплялось и территориально. Юг и запад придерживались католических догм, север и восток Германии оказались протестантскими; жители немецких княжеств приспосабливались к вероисповеданиям своих тогдашних властителей. К этому идейно-территориальному расколу добавлялся общественный: господствующие слои Германии — верховная власть, двор, дворянство, зажиточная буржуазия — говорили, думали и писали по-французски. Тогда как «базис», «простой народ» — поденщики и ремесленники, землепашцы и мелкие хозяева — говорил на своих немецких крестьянских наречиях, все больше обособляясь от культурной «надстройки», и подвергался со стороны «интеллектуалов» все большей дискриминации. Словом, в результате событий последних пятидесяти лет немецкая «германская нация» современной юному Фридриху Вильгельму эпохи конца XVII века и так уже была полностью дезорганизована в политическом смысле. Она страдала от двойного раскола — религиозного и культурного.

Здесь и находится ключ к пониманию безоговорочно «германского» мировоззрения, которое обнаруживалось в дальнейшей жизни Фридриха Вильгельма все более явно: это был настолько же национальный, насколько и социальный выбор. Это было мировоззрение человека, отдавшего предпочтение (что подтверждено и документально) народу, «базису», мировоззрение, приведшее его к бунту против духа времени, а позднее — на вершине власти — сделавшее его величайшим революционером немецкой истории.

В конце августа 1695 г. курфюрст вместе с семьей отправился на продолжительную прогулку. Сначала поехали в Тиргартен, затем в Литцен — идиллическую деревушку к западу от Берлина. Очаровательный уголок восхитил Софью Шарлотту. А поскольку муж находился в наилучшем настроении, она решилась просить его сделать из усадьбы «Руенлебен» летнюю резиденцию, расположенную рядом с деревней Литцен. Усадьба принадлежала тогда обер-гофмаршалу фон Добржинскому и практически не использовалась. Сын, Фридрих Вильгельм, тоже пришел в восторг. Семилетний мальчик сразу представил, как он будет ходить по коровьим хлевам или скакать верхом по лугам и пастбищам. Курфюрст согласился, но по совсем другим причинам. Несколько лет назад он подарил жене земельный участок в предместье, в Шпандау, где построил небольшой летний дворец. Софья Шарлотта называла этот дворец «Монбижо» («мое сокровище» — фр.). Там проходили сезоны ее изысканных вечерних собраний. Но со временем тамошний парк стал тесен — курфюрстина по кусочкам раздарила прилегающие земли бедным горожанам, либо раздала в благотворительных целях. И теперь курфюрст Фридрих представил, как при деревушке Литцен возникает блестящий, элегантный летний дворец, этакий «маленький Версаль», клочок Франции Людовика XIV, который прославит скудный Бранденбург и его собственное величие.

Сразу же по возвращении с прогулки Фридрих побеседовал с господином фон Добржинским и выкупил у него поместье «Руенлебен» и передал жене в виде дарственной грамоты. Новый придворный архитектор Андреас Шлютер, год назад принятый на работу в Берлин, получил задание: возвести при деревне Литцен великолепный летний дворец в версальском стиле. Следующей весной в Литцен был доставлен взвод парижских садовников. По расчетам Шлютера, уже через четыре года курфюрстина смогла бы выезжать в Литценбург — так назывался будущий дворец.

В то время как Берлин предавался столь идиллическим заботам, на полях Европы продолжала бушевать бесконечная война, развязанная Людовиком XIV в 1688 г., когда он напал на Пфальц и Рейнланд. Ее называли «Пфальцской войной». Огромной коалиции, которую составляли Англия, Голландия, Испания, Савойя и германская империя, в течение уже почти целого десятилетия кровавой войны не удавалось прогнать французского агрессора в его границы. Антифранцузский союз был разобщен сам по себе, но решающим для триумфа Франции оказывалась невероятная внутренняя раздробленность некогда могучей германской империи. Французские дипломаты неутомимо работали при дворах немецких князей, ловко сталкивая их интересы, втягивая их во взаимные интриги. Только при берлинском дворе сделать это не удалось. Курфюрст Фридрих III из Бранденбурга — это надо отметить особо — всегда уверенно выступал на стороне империи и германского императора в Вене. Если тому и можно было вообще на кого-то положиться, то на бранденбуржцев. От 20 до 30 тысяч бранденбургских солдат постоянно сражались на дальних оборонительных рубежах, был ли то фронт войны с французами на западе или война с турками на юго-востоке. (В самом Бранденбурге и в Померании в эти годы оставалось едва ли 10 тысяч ополченцев.)