Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции - Глеб Сташков Страница 10

Оба свидетельства – абсолютная правда. В начале царствования Александра II Николай Николаевич «жил добрым и попечительным помещиком», «развил у себя куроводство» в курятнике, «устроенном по всем научным правилам». «Много занимался и рогатым скотом», хотя больше всего любил лошадей. Был избран покровителем Императорского общества акклиматизации животных и растений. Не удивительно, что в своей среде «он не находил ни в ком поддержку», и «над ним скорее глумились» ^[48].

Личная жизнь Николая Николаевича была еще более запутанной, чем у его брата Константина. Он женился на дочери герцога Ольденбургского, которая доводилась ему двоюродной племянницей: он – внук Павла I, она – правнучка. Великая княгиня, как деликатно выражается Витте, «была в некоторой степени анормальной» ^[49]. К тому же некрасивой и «одевалась намеренно дурно» ^[50]. Да еще и с мужем «была резка и насмешлива», «отталкивала его резко, холодно, непозволительно» ^[51].

Естественно, Николай Николаевич сошелся с другой – с балериной. Звали ее Екатерина Числова. Он оказался первым из императорской семьи, кто стал открыто сожительствовать с любовницей. Александр II для виду повозмущался, а потом плюнул. У него самого начинался роман с княжной Долгорукой. К тому же и жена Николая Николаевича хотя была женщиной крайне религиозной, но не без греха – ее подозревали в связях со священником Лебедевым. В конце концов, она построила в Киеве монастырь и стала жить в нем. Не забывая и про священника Лебедева.

А Николая Николаевича тем временем назначили командовать гвардией и петербургским военным округом. Во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов он – главнокомандующий на Балканах. Мягко говоря, посредственный. По правде говоря – бездарный.

Начиналось все хорошо. А потом – стояние под Плевной. Три безуспешных штурма с огромными потерями. После третьего у главнокомандующего окончательно сдали нервы. «Как видно, я неспособен быть воеводой! – заявил он царю. – Ну и смени меня, пойду заниматься коннозаводством» ^[52]. А затем и вовсе предложил отступать в Румынию. Главнокомандующего кое-как успокоили, а осаду Плевны доверили генералу Тотлебену, который руководил обороной Севастополя еще в Крымскую войну.

Наконец, Плевна пала, а русские войска двинулись к Константинополю. Однако царь боялся вмешательства Англии, поэтому велел Константинополь не занимать.

А дальше началась путаница, которая в итоге привела к разрыву между Александром II и его братом. Англичане, опасаясь появления в проливах русских, послали в Дарданеллы флот. Царь, опасаясь появления в проливах англичан, решил в ответ оккупировать Константинополь. Он планировал договориться об этом с турками, с которыми как раз велись мирные переговоры, а если не получится, то «занять Царьград даже силою». Составили телеграмму главнокомандующему. Но тут же канцлер Горчаков и военный министр отговорили царя: это, мол, приведет к войне с Англией. Тогда составили новую телеграмму: занимать Константинополь только в том случае, если англичане появятся в Босфоре ^[53]. Когда канцлер с министром ушли, царь снова передумал и решил в любом случае занимать Константинополь. А потом снова передумал и, окончательно запутавшись, послал главнокомандующему обе телеграммы.

Конечно, в такой ситуации и более умный человек, чем Николай Николаевич, мог бы прийти в замешательство. Царь считал, что дал приказ захватить Константинополь. Николай Николаевич считал, что такого приказа не было.

19 марта, уже после заключения Сан-Стефанского мира с Турцией, Николай Николаевич получил очередное распоряжение. На этот раз вполне конкретное. Поскольку «разрыв с Англией почти неизбежен», нужно занять несколько турецких укреплений на берегах Босфора. А туркам поставить ультиматум: либо пусть вместе с нами воюют против Англии, либо пусть не мешают.

Николай Николаевич приказа не выполнил, а вскоре попросил его отозвать. Явно рассчитывая, что его, победоносного полководца, дошедшего до пригородов Константинополя, да еще и популярного среди извозчиков и лавочников, будут упрашивать остаться. Но царь, взбешенный самовольством брата, упрашивать не стал, а назначил вместо него Тотлебена. Теперь уже взбесился Николай Николаевич. По словам адъютанта великого князя, «признавая гениальность Тотлебена, как сапера, он обозвал его в остальном пентюхом» ^[54].

Александр II присвоил Николаю Николаевичу звание генерал-фельдмаршала, но до конца жизни винил брата, что из-за него войска не заняли Константинополя, а Россия лишилась почти всех плодов победы. По поводу плодов – очень сомнительно, ведь столкновение с Англией могло обернуться для России поражением похуже, чем в Крымскую войну. А вот по поводу Константинополя царь был прав. Путаница с телеграммами, конечно, имела место, но желание царя Николай Николаевич все-таки понял. Его адъютант Дмитрий Скалон издал два толстых тома своих дневников, чтобы прославить и обелить начальника. Но в одном месте все же проговорился. Еще до заключения мира великий князь просил передать турецкому уполномоченному, чтобы тот «не упускал из виду, что я, вопреки приказания государя императора, до сих пор не занял Константинополя только для того, чтобы пощадить их (турок. – Г. С.) и дать им возможность удержаться» ^[55].

Зачем главнокомандующему русской армией понадобилось щадить турок – это загадка. Впрочем, не единственная. Другая – безобразное снабжение армии. Наследник Александр Александрович пишет жене: «Интендантская часть отвратительная, и ничего не делается, чтобы поправить ее. Воровство и мошенничество страшное, и казну обкрадывают в огромных размерах» ^[56].

Пошли слухи, что в махинациях замешана Числова, а через нее и сам великий князь. Специально созданная комиссия постановила, что Николай Николаевич к хищениям не причастен, а виновен лишь в недосмотре. Впрочем, дела о коррупции в высших эшелонах власти у нас, как известно, всегда разваливаются.

Царь ограничился тем, что в 1880 году лишил Николая Николаевича постов командующего гвардией и петербургским военным округом. Между братьями фактически наступил разрыв. Правда, княгиня Юрьевская сообщила великому князю, что за несколько дней до смерти царь будто бы сказал: «Я его восстановлю» ^[57].