Иосиф Григулевич. Разведчик, "которому повезло" - Нил Никандров Страница 10

Нет сомнения, что Григулевич мог бы искренне повторить вслед за Эдельман: «Я храню о “Красной помощи” самые теплые воспоминания». Эта организация “отражала самые прекрасные чувства, свойственные человеческому существу: солидарность — нежность между народами”, — как весьма точно назвала ее никарагуанская поэтесса Джиоконда Белли. Тяжелые для трудового народа тридцатые годы продемонстрировали в то же время впечатляющий размах солидарности с политическими и профсоюзными заключенными и их семьями… С большой любовью вспоминаю о пожертвованиях небогатых кустарей и рабочих — русских, поляков, болгар, югославов, итальянцев и испанцев, которые прибыли в нашу страну, спасаясь от преследований. Они вступали в ряды “Помощи”, несмотря на угрозу применения против них положений зловещего Закона 4144 о проживании иностранцев».

Григулевич написал в автобиографических заметках, что в «первый период» пребывания в Аргентине совмещал революционную и трудовую деятельность. Он был продавцом радиоаппаратов, страховым агентом, электриком, журналистом. Почти невозможно отыскать те старые издания марксистского толка, в которых печатался молодой Иосиф. В «эмеротеки» — отделы периодических изданий в библиотеках — их не посылали, потому что левая пресса была под запретом. Однако один из таких журналов мне удалось откопать в букинистическом магазине «Уемуль» на авениде Санта-Фе в Буэнос-Айресе. Его статья называлась «О социальных координатах танго». Она клеймила поклонников этого музыкально-танцевального жанра как безнадежно «мелкобуржуазных элементов».

По мнению автора, танго — это продукт нестабильного мироощущения мелкой буржуазии, музыка стенаний, жалоб, декадентства и страха перед жизнью. Ее нельзя назвать народной, и тем более — пролетарской. Все дело в специфике мелкой буржуазии, подвижной социальной группы, отдельные члены которой, разорившись, пролетаризируются, растворяются в рабочей массе, передавая ей свои пороки, слабости и извращенные вкусы. Отсюда в текстах танго так часто возникают мотивы криминального дна, публичных домов и падших женщин, сумрачных городских окраин, где вместо закона властвуют кинжал и револьвер. Да, в капиталистической Европе эта музыка приветствуется, но только потому, что декадентское разложение старого континента достигло апогея, как было объявлено философом Шпенглером. Танго — это импотенция, фатализм, отсутствие воли и тяга к самоубийству.

Конечно, пройдут годы, и зрелый Григулевич будет с улыбкой вспоминать эти суровые выпады в адрес танго и его поклонников. Надрывные звуки бандонеона не будут казаться ему упадническими или декадентскими. А голос Карлоса Гарделя — «Мой любимый Буэнос-Айрес, когда я снова встречусь с тобой» — непростительно сентиментальным. Это мелодии его юности, навеки сопряженные в его памяти с тем Буэнос-Айресом, которого не вернуть, в который не вернуться…

* * *

Григулевич много ездил по стране, выполняя партийные поручения. У него сложились неплохие связи в литовских эмигрантских кругах, хотя оценивал он их с «классовых позиций». Например, клуб взаимопомощи «Пролетариат» в Бериссо он считал «своим» и часто бывал там, чтобы обсудить последние новости из сметоновской Литвы. Были коммунисты и в клубе «Утренняя звезда». Позже он завел друзей в организации демократического толка «Объединенные литовцы в Аргентине».

Ностальгические чувства не были чужды молодому Григулевичу. В поисках новостей с родины он с жадностью поглощал издаваемые в Аргентине эмигрантские газеты, в особенности «Голос литовца в Аргентине», которая была старейшим органом эмигрантских организаций, ориентированных на создание подлинно конституционной и демократической Литвы. «Ни фашистов, ни коммунистов, ни сметонистов» — таким было направление газеты, находившейся под сильным влиянием «Центра взаимопомощи имени доктора Дж. Базанавичуса», основанного в 20-х годах, в самый пик литовской эмиграции в Аргентину. Особенно высоко Григулевич ценил литературно-политический журнал «Дар-бас», издаваемый в Росарио П. Улявичусом, человеком прогрессивных взглядов. Впоследствии тот принимал участие в гражданской войне в Испании на стороне республиканцев.

Разветвленными знакомствами обладал Иосиф в еврейской общине Буэнос-Айреса. Особенно близкие отношения сложились у него с обаятельной Флорой Тофф, секретарем ДАИА ^[10], руководящего органа еврейских организаций в Аргентине. Ее брат Моисей, убежденный сионист, «симпатизировал», тем не менее, коммунистам. Попытки молодых Тоффов вовлечь Иосифа в деятельность ДАИА окончились ничем. Он внимательно прочел материалы 16-го Сионистского конгресса Аргентины: активизировать прием новых членов, шире пропагандировать еврейский язык и культуру, предпринять меры по сбору средств на цели колонизации и восстановления исторического «очага в Палестине». Для него — слишком узко. Марксистский взгляд куда масштабнее. «Только коммунизм способен разрешить проблемы национального характера, надо смотреть в корень проблемы», — убежденно внушал Иосиф своим друзьям.

Григулевич был частым гостем у молодой поросли семейства Тофф, обитавшего по адресу — улица Айякучо, 471. Моисей, Флора, Чарна, Хосефа… Иосифа тепло привечали в этом доме, стены которого были выложены сверкающей плиткой, а в колоннах, обрамляющих парадный вход, было нечто античное. После смерти матери Иосиф вспоминал о семейном уюте как о потерянном рае, и в доме на Айякучо почти забытое ощущение покоя и умиротворенности нередко всплывало в подсознании. Три сестры, три грации, три шутницы умели растормошить «тайного коминтерновского агента», занятого серьезными конспиративными делами. Тоффы не воспринимали Иосифа как официального жениха Флоры, но в «околосемейных кругах» молва об этом шла.

Прерывая повествование, скажу, что я пытался отыскать кого-либо из семьи Тофф, но, увы, опоздал. Незадолго до моего приезда в Буэнос-Айрес в доме для престарелых скончалась Чарна. Ее небольшой архив и альбом с семейными фотографиями администрация приюта вручила душеприказчику — сеньору Грегорию Шурману, который хорошо знал Тоффов, и особенно Флору, ведь он работал в ДАИА с первых дней основания. «Это была старательная женщина, — сказал мне старый сеньор, — она много лет трудилась на благо нашей общины в качестве технического секретаря организации, работала как хорошо заведенные часы. Ни на что никогда не жаловалась. Флора была одинока, что-то не сложилось у нее с семейной жизнью. Но о причинах не рассказывала, потому что вела замкнутый образ жизни, не имела склонности открывать свою душу даже тем, кто находился с нею рядом десятки лет. Умерла она в начале 60-х и похоронена на еврейском кладбище».

* * *

Через Флору Тофф Иосиф познакомился с сыном крупного аптекаря Мигелем Финштейном, на квартире которого Григ прожил около года. В это время у него завязываются многие полезные связи в мелкобуржуазных еврейских кругах, которыми он воспользуется в годы Второй мировой войны. Главная тема разговоров — угроза германского фашизма, радикальный антисемитизм которого все отчетливее проявлялся во внутренней политике Гитлера и его последователей в Аргентине.