Александр Иванов - Лев Анисов Страница 10

На Рождество, на Пасху или в какой иной церковный праздник дом заполняли гости. Приходила многочисленная родня Екатерины Ивановны, часто заглядывал ближайший друг Андрея Ивановича — добрый и скромный Степан Артемьевич Безсонов, занимавший должность учителя рисования в школе медицинского ведомства на Аптекарском острове. Иванов учился вместе с ним в Академии, а позже расписывал Казанский собор. Помолясь, усаживались за праздничный стол, и начинались разговоры об Академии художеств, работах художников, делах домашних, городских новостях. Братья Екатерины Ивановны — Александр, Андрей и Егор — выпускники Академии занимали теперь солидное положение. Александр Иванович служил по департаменту «водяной коммуникации», а Егор Иванович работал вместе с Кваренги по строительству Триумфальных ворот в Петербурге. Егор Иванович пользовался особой честью у Ивановых — первый их советчик в трудных обстоятельствах, человек добрый и отзывчивый. Принимали живое участие в разговоре и сестры Екатерины Ивановны. Все так или иначе были близки к искусству или интересовались им.

* * *

Религиозность отца и маменьки оставит глубокий след в душе старшего сына Ивановых — Александра.

Он родился 16(28) июля 1806 года. С самого раннего детства стал проявлять художественные способности. Отец старался развивать их, но с осторожностью относился к избранию рода деятельности для сына, считая, что нельзя оказывать при этом никакого прямого влияния, кроме разве родительского примера.

Домашняя среда и само детство, проведенное в кругу художников среди картин, гравюр, книг по искусству, посещения с отцом храмов, в которых Андрей Иванович расписывал иконостасы, надо полагать, оказали влияние при окончательном выборе Александром направления будущей его деятельности.

Почувствовав выбор сына, Андрей Иванович принялся руководить его занятиями, и когда тот подрос, пригласил к нему преподавателей из Академии.

На 12 году жизни, по просьбе отца, Александр был принят в Академию художеств «посторонним учеником» ^[7].

«Я живо помню, — пишет в своих записках Ф. И. Иордан, — как он в первый раз пришел в класс, где мы все сидели и рисовали. Это был мальчик небольшого роста, коренастый, широкоплечий, с прекрасными вьющимися русыми волосами и голубыми глазами, в курточке и с большим отложным воротником рубашки, широко лежавшим на шее и груди. Мы, мальчики, с некоторою завистью смотрели на маленького нового товарища, пришедшего к нам, беднякам, из семейства более достаточного, чем наши. Этот достаток выражался не только в костюме, но и во всей обстановке Иванова: так например, у него было гораздо более, чем у нас всех, карандашей и т. д. Иванов был еще дома подготовлен к рисованию своим отцом… и тогда (уже) прекрасно рисовал, конечно не по летам своим.

…Со своими товарищами он был постоянно ласков и обходителен, но не отличался никакою резвостью, и никогда не участвовал в общих проказах — он был всегда очень серьезен и сосредоточен. Я с ним скоро сошелся: его добрая, тихая и симпатичная натура привлекала меня к нему, и искренне привязала меня к нему и в этих ранних годах».

Академия художеств, после кончины своего президента — графа А. С. Строганова, событий двенадцатого года и нескольких лет неудачного руководства вице-президентом П. П. Чекалевским, который неохотно занимался хозяйственными вопросами, впала в огромные долги и испытывала бедственное положение. Здание было в полном упадке, ученики брошены в нищету, одежда, пища и ученье, — все требовало внимания. Скудость содержания сказалась и на недостатке должных учителей.

Академия пришла в такое состояние, что требовалось вмешательство извне. Тогдашний министр — князь А. Н. Голицын учредил в 1816 году специальный «Комитет для рассмотрения нужд Академии». Возглавил комитет тайный советник, «правящий должность государственного секретаря» Алексей Николаевич Оленин, которому суждено было стать 17 апреля 1817 года президентом Академии художеств.

Ему шел 54-й год, когда он занял этот важный пост. Баловень судьбы (на него в свое время имела случай обратить внимание императрица Екатерина II) Алексей Николаевич быстро возвышался все же не только благодаря связям, умению пользоваться расположением высоких особ и удобными моментами, но и благодаря своему выдающемуся по тому времени европейскому образованию, рано сложившемуся уравновешенному характеру и многим редким качествам души и ума.

В числе друзей А. Н. Оленина были Г. Р. Державин, И. А. Крылов, Н. И. Гнедич. Дом его посещали Карамзин, Батюшков, Плетнев, Пушкин, художники Боровиковский, Гальберг, Егоров, Кипренский, Лосенко, Мартос…

Всегда корректно относившийся к своим служебным обязанностям, Оленин с особым рвением принялся отправлять свою новую должность президента Академии художеств. Но сколько ему предстояло сделать!

Существующие порядки в Академии, разгул, которому втайне предавались его соученики, бессистемность в преподавании общеобразовательных предметов, которые приводили к тому, что, получая диплом, художники оставались людьми непросвещенными и темными, сказались на отношении Александра Иванова к Академии. Отвращение к ней, не скрываемое в продолжение всей его жизни, похоже, пробудилось в нем с первых дней обучения в ее классах ^[8].

«Живо припоминаю себе, — вспоминал Ф. И. Иордан, поступивший в Академию двумя годами ранее Иванова, — огромный рекреационный зал полон стоячей пыли от шума и говора вновь принятых учеников. Среди нас расхаживал и веселил детей незабвенный в будущем времени гувернер и учитель, ученик старшего возраста Александр Савельевич Кондратьев. Этот А. С. Кондратьев был самая интересная личность во все долговременное мое пребывание в Академии. Без всяких данных по наукам и художеству, он был лучший учитель русского языка и арифметики. Как гувернер, он был строг, и все любили его. Он составлял главное звено между учителями и гувернерами, все старались ему угождать, и его рекомендательное слово имело всегда желанный успех.

Между нашими гувернерами и учителями, кроме их слабых знаний, отличались странностями: С. И. Шишмарев, в парике и имел шляпу, которая покрывала у него только маковку головы, с малою камышевою палкою в руке, которою он бил мальчугана как-то неожиданно, скрывая ее за спиною; учил он первоначальной грамоте русского языка и вызывал к себе во время классов для чтения; мы не столько смотрели на строки, сколько на движение его камышевки и готовились, прежде чем следовало, защитить себя локтем от ее удара…