Генерал Георгий Шпак - Борис Костин Страница 10

О том, что служба офицерская – не фунт изюма, а десантная тем более, я знаю не понаслышке. Как поется в известной песне: «Тоученья, то ранний подъем». Я провожала и ждала Георгия с тем тревожным ожиданием, с которым, возможно, молодые «рязанские мадонны» ждали возвращения с фронта своих родных и близких.

Меня не раз посещало странное чувство – в какой бы гарнизон нас не направляли: в Гайжюнай, в Боровуху, во Псков, два слова «боевая готовность» определяли не только десантную жизнь, но и семейное бытие, становясь тем мерилом, на котором проходит испытание супружеского и материнского долга.

…Я вынашивала под сердцем долгожданного ребенка и несказанно радовалась появлению его на свет Божий. Назвали мы сына Олегом. Когда Георгия перевели в Литву, Олегу был год с небольшим, а вскоре у нас родилась дочь Лена.

Вспоминает генерал Г. И. Шпак.

Сегодня в обществе в целом, а кое-где даже и среди выпускников военных училищ другие понятия и другой подход, чем был у нас. Сегодня главное получить квартиру, машину, дачу. Тогда мы об этом не думали. На первом месте стояли интересы службы и только потом служебный рост. Мечталось как можно быстрее получить новую должность, поступить в Академию. Спустя семь лет моей службы в училище сначала командиром взвода, затем роты курсантов, в руководстве училища приняли решение назначить меня преподавателем тактики. Одним словом, силой «отдали в педагоги». В тот момент я ясно увидел свою офицерскую будущность при таком развитии ситуации. Просто закончил бы военную карьеру майором, максимум подполковником. А ведь «плох тот солдат, который не мечтает стать генералом». А уж офицер тем более. И тогда я сел на поезд и поехал в Москву советоваться с друзьями, как поступить в этой ситуации, но уж никак не испрашивать себе хорошую должность. Тем более многие офицеры могли лишь мечтать о службе не в войсках, а в военном училище, и не в отдаленном гарнизоне, а в крупном и красивом городе, таком как Рязань, да и к тому времени у нас была хорошая двухкомнатная квартира (с горячей водой!) на Московском шоссе. Но мне хотелось попробовать себя в новом деле, в новой обстановке. Не стану лукавить: в голове моей тикали своего рода часы, отсчитывающие уходящие годы. В Академию принимали только до 32 лет, а мне к тому времени было 29. Пришел в отдел кадров ВДВ: «Помогите мне, пожалуйста, я хочу быть в войсках!». Прошел месяц – звонок. Есть должность командира батальона курсантов в учебной дивизии по подготовке специалистов и сержантов. Я даже ушам не поверил. Сразу комбат! Ни секунды не раздумывая, согласился. Это было в сентябре, в октябре я уехал в Литву, в Гайжюнай, в 44 учебную воздушно-десантную дивизию. Получил 2-й батальон 226 учебного парашютно-десантного полка.

На новом месте службы поначалу пришлось столкнуться с тем, что принято называть «офицерской ревностью». Некоторые из «войсковиков» на первом этапе отнеслись к «курсантскому комбату» настороженно. Тем более, что я, капитан, занимал подполковничью должность, а, например, мой начальник штаба был уже в звании майора и, надо полагать, сам метил в комбаты. Давно ждал эту должность, но не получил. Первое время, не скрою, были и пресловутые «палки в колеса», много чего еще, но потом я несколько раз с ним переговорил и, думается, сумел убедить его в том, что с капитаном из Рязанского училища лишний раз ругаться не по делу не стоит.

Главной обязанностью командира батальона было так организовать жизнь и боевую учебу подразделения, чтобы по окончании курса подготовки в войска пришли отлично подготовленные сержанты и специалисты. Раз в полгода экзамен твоего курса или «периода», так это у нас называлось.

Экзамен подготовленных тобою за полгода солдат и сержантов – экзамен для тебя самого. Постоянно проверяли нас полковые, дивизионные командиры. На выпуске оценивались окончательные результаты. Вся эта система была четко отлажена, и если ты не давал результата в виде классных специалистов, тебя оттуда, грубо говоря, вышвыривали. По каждым дисциплинам назначалась комиссия дивизионная или полковая, и она сравнивала батальоны. Всего в дивизии их было девять. Особое внимание обращалось на физическую, огневую подготовку, вождение машин и так далее.

Если батальон занимал призовое место, входил в первую тройку, то комбату на выбор – досрочное звание или направление в Академию. Первый «период» был для меня самого учебным, выдающихся успехов за эти полгода я не достиг, но за первые месяцы нового для себя дела четко осознал, как мне «взять» то самое призовое место. Выработал свою методику занятий с личным составом, с офицерами и младшими командирами. И уже следующий «период» стал для моего батальона призовым. Три последующих «периода», то есть полтора года, я уже из «тройки» не выходил. В те два с лишним года, что я прослужил комбатом в учебной дивизии, не щадил себя. Бывало, неделями спал по два-три часа, а остальное время «пахал». Но и с подчиненных спрашивал за дело по полной программе. Как говорится, драл по три шкуры со всех: и с лейтенантов, и с сержантов. До сих пор я убежден: боевая учеба (и не только она) должна протекать в жестком режиме. Говорил ведь Александр Васильевич Суворов: «Тяжело в учении – легко в бою!» Да и некоторым гражданским руководителям не помешало бы в свое время пройти службу под началом требовательного командира.

Звание майора мне присвоили досрочно, и по рекомендации командования я получил направление в Академию имени Фрунзе.

Так как я закончил Рязанское десантное училище с отличием, мне для зачисления в Академию надо было сдать на отлично только профилирующий предмет. Если бы я сдал его на четверку, надо было бы сдавать еще два предмета. Пришлось поднапрячься, сдал на пятерку.

Военный гарнизон – уникальная цивилизация, с примитивной архитектурой однотипных ДОСов ^[4], с бесконечным броуновским движением – переселениями, переездами к новому месту службы, с перебранкой домашних хозяек по поводу и без оного, с посиделками «отставных жен», с перемыванием косточек и прослушиванием «сарафанного радио», с земными заботами о малых детушках, с поисками работы, с бесшабашными офицерскими застольями, с пугающим топотом посыльных и сотрясающим городок надрывным криком: «Тревога!»

На моей памяти немало офицерских судеб, исковерканных неверностью жен, их бегством из заштатных «гарнизонных дыр», неспособностью быть верными спутницами и помощницами мужьям. В противоположность таким мне доводилось слышать из уст женщин, которые с достоинством пронесли по жизни высокое звание офицерской жены, очень точную и емкую фразу: «Мы служили».

И вовсе не случайно замечательный поэт Николай Доризо и композитор Валерий Петров воспели преданность и верность офицерских жен: