Судьба и воля - Лев Клиот Страница 10

Тут у Сереги так голова заныла, что испугался, что в обморок свалится, и не выдержал, пожаловался, попытался рассказать о контузии, о том, что американский доктор капли прописал, а их у него конвойные отобрали.

Капитан, Игорь Виноградов, был в дурном настроении. Третий день его мучили две вещи. Капитана ему присвоили неделю назад, а третьего дня он обмывал звание. И все было замечательно до того момента, пока, уже изрядно набравшись, его однокашник Женька Гапоненко не присел к нему и не взял его за шею, чего Игорь терпеть не мог, и, брызгая слюной с вымазанных жирным губ, прогундосил:

– Ты, Игорек, в нашей волчьей стае неродной, и хоть я тебя со звездочкой поздравляю, партия и командование тебе доверие оказывает, а все ж сцыкливый ты для нашей работы, маменькин сынок, как был им, так и остался.

Женька знал его еще по школе, оба были из Ленинграда, жили в одном районе и учились в одной школе в разных классах. Мать Игоря преподавала математику, а Женькина мамка в этой же школе работала уборщицей, и, как догадывался Игорь, это и было причиной вечной Женькиной неприязни. Они не виделись несколько лет, и надо же было судьбе так распорядиться, чтобы столкнуть их в одном месте и в одном подразделении особого отдела.

Женька был коренастый, сильный парень, с рыжинкой, веснушчатый. Если что– то брал в руки, то цепко – не выпустит. Ел громко, не то чтобы чавкал, но так с силой из того, что в рот заталкивал, всю влагу высосет, и потом уже причмокнет. Игорь не выносил его, старался в столовой подальше от своего земляка место найти, но не пригласить обмыть звание нельзя было. И вот это паскудное слово с паскудных губ – «сцыкливый».

Ну и Ленка – это вторая заноза! Вертлявая хохотушка, официантка офицерской столовой. Голоногая, в коротком, постоянно распахивающемся белом халатике, притягивала его, возбуждая самые грубые фантазии истосковавшегося по женскому телу мужчины. Игорь был высоким сухощавым брюнетом, мог бы сойти за красавчика, портила его внешность некоторая тонкость шеи и непропорционально большой, выступающий из этой тонкости кадык. Он не понимал женщин, не умел с ними разговаривать, не умел рассмешить шуткой, но ему казалось, что их отталкивала именно эта деталь, этот выступающий кадык. Он, как волнорез, заставлял не касаясь огибать его, Игоря Виноградова, волной женского участия. Он даже зиму любил больше за то, что шинель и шарф скрывали этот так беспокоивший его недостаток. Игорь недавно был переведен со штабной на оперативную работу и общение с этим «контингентом», представитель которого сидел перед ним, было для него испытанием.

Женька точно подметил: Игорь не мог вести себя так, как его сослуживцы, давно набившие руку на получении нужных показаний от бессловесных, испуганных людей.

– Я любого расколю за 10 минут, – хвастался Гапоненко и показывал свои два этапа собеседования: первый – удар с разворотом от несознательного клиента, локтем в печень, когда тот не ждет атаки и, если этого недостаточно, – второй, ломающий ключицу, отработанный, рубящий, ребром ладони. И этому животному Ленка, обходя с подносом их столик, позволяла хлопать ее по аппетитной заднице и, судя по скабрезной ухмылке на Женькиной роже, и все остальное тоже.

В эту ночь капитан Виноградов плохо спал. Он настраивал себя на «суровое». Он должен показать, что он – не «сцыкливое» ничтожество, и у него внутри есть стальной стержень.

В кабинете, который ему отвели в здании бывшей местной префектуры, практически не было следов погрома. Сохранилась вся мебель и кой-какая утварь, а в одном из ящиков стола и вовсе роскошная вещь – пресс-папье серого мрамора с точеной бронзовой ручкой.

Вот этим шикарным предметом он и выбьет признание у очередного предателя Родины. Игорь ведь, по сути своей, воспитанный мамой педагогом, был эстет. Бить рукой, касаться их грязных тел, испачкаться в крови – это для Гопоненки. Он завтра покажет, как можно вести допросы, как добиваться признаний. Он покрутился перед зеркалом. Движения должны быть мужественными, решительными, но элегантными. Этот лагерник – бык, а он – тореадор. Да, так будет хорошо, жестко и справедливо.

Слушая путаный рассказ Сергея, Игорь кружил вокруг него, перекладывая из одной руки в другую это мраморное с бронзой изделие немецких мастеров. В нем нарастало раздражение, никак не получалось набрать градус необходимого остервенения, очень уж безобидно, смиренно этот парень себя вел. Но вот момент: американский врач, пузырек с каплями – это же прямое подтверждение вины, отраву нес. И разгоняя себя, свирепо навис над испуганным парнем: «Отраву нес в колодцы, падаль, говори, тварь!».

И пришло это чувство освобождения, чувство своей законной беспредельной власти над жертвой. Красиво не получилось, пресс-папье от постоянного перекладывания легло непослушно бронзовой ручкой в ладони, а как-то боком, и удар отрепетированный смазался и оказался сильнее, чем предполагал Игорь. Сергей упал на бок, замолчав на полуслове, и, когда капитан пнул его несколько раз сапогом, продолжал лежать. Капитан вызвал своего ординарца – сержанта Потапенко, который обычно мордобоем и занимался и был крайне удивлен тем, что в этот раз Виноградов оставил его за дверью.

Игорь скомандовал, брезгливо отодвигаясь от неподвижного тела:

– Приведи в чувство и отправь под охрану. Отраву гад хотел в часть пронести. Чуть надавил на него – и готов, раскололся.

Игорь знал, Потапенко о случившемся разнесет по всему гарнизону – и пусть, пусть утрется эта сволочь Гапоненко. И эта лярва – Ленка! Может, испугается и посмотрит на него другими глазами, испуганными, вот такую, испуганную, он ее и хочет. Сержант склонился над Сергеем и через некоторое время поднял на командира удивленные глаза. Игорь нетерпеливо махнул рукой– уводи.

Но Потапенко показал на лежащего арестанта и произнес:

– Так ведь он того, трупак.

Игорь уже сидел за столом, когда до него дошло, что он убил этого человека. Пресс-папье лежало прямо у его руки, он отбросил его нервным движением и почувствовал, что его всего трясет. Это было видно и сержанту. Виноградов, понимая это, изо всех сил пытался унять непонятно откуда взявшуюся трясучку. Еще хуже стало, когда он закричал, чтобы Потапенко бежал за врачом. Голос сорвался, дал петуха, и Потапенко, выходя в коридор, еще при открытой двери внятно ругнулся: «Вот сцыкло».

Борис шел в направлении центра, огибая завалы. В кучах битого кирпича и бетона копошились жители этих районов в надежде разыскать то, что, возможно, уцелело из их прошлого, еще не разрушенного мира. Он искал здание Фюрербау, в котором расположилась американская администрация – так было написано на листке, оставленном ему капитаном Тейлором.

У входа в монументальное здание, выстроенное в стиле псевдоклассицизма, удивительным образом не пострадавшее от бомбовых ударов, часовой прочитал поданную Борисом записку и передал ее сержанту в караульную комнату. Через некоторое время к нему вышел сам капитан. Он коротко поприветствовал своего протеже и отдал распоряжение сопровождавшему его вестовому – отвести Бориса в хозяйственный отдел, пройти санитарную обработку и получить комплект обмундирования.