Жизнь русского обывателя. От дворца до острога - Леонид Беловинский Страница 10

Для меня всегда останется непостижимым, как такая давящая система воспитания не притупила наши умы и не вызвала ненависти ко всем тем предметам, которым нас обучали в детстве» (29; 14, 16–17).

Великий князь Гавриил Константинович также вспоминал: «Отец был с нами очень строг, и мы его боялись, «не могу» или «не хочу» не должны были для нас существовать. Но отец развивал в нас и самостоятельность: мы должны были делать все сами, игрушки держать в порядке, сами их класть на место. Отец терпеть не мог, когда в русскую речь вставляли иностранные слова, он желал, чтобы первым нашим языком был русский. Поэтому и няни у нас были русские, и все у нас было по-русски» (30; 8). Это – об одном из образованнейших и гуманнейших великих князей, Константине Константиновиче, который, по словам многих современников, в бытность начальником военно-учебных заведений, буквально избаловал кадетов, лично забавляясь с ними и спуская им с рук все провинности (один из бывших кадетов вспоминал, как к ним в летний лагерь приехал на велосипеде, тогда большой редкости, Константин Константинович и вошел в домик начальника лагеря; схватив велосипед, мальчик начал делать круг за кругом вокруг домика и был выведен из упоения лишь громким хохотом великого князя, стоявшего на крыльце в окружении офицеров; этим хохотом для кадета все и обошлось).

Но буквально вопиющим является пример воспитания великого князя Николая Павловича, будущего императора Николая I. В соответствии с постулатами старинной педагогики, главным в воспитании детей было: добиться исключительного послушания, выбить из них упрямство и строптивость. А маленький (и взрослый тоже) Николай был в высшей степени упрям. Его воспитатель генерал Ламздорф, из гатчинцев, грубый и вспыльчивый, порол великого князя едва ли не ежедневно, а однажды, осерчав, схватил воспитанника за шиворот и так ударил головой о стену, что тот потерял сознание.

Строгость в воспитании особенно распространялась на поведение в обществе. Великий князь Александр Михайлович вспоминал: «Мы, дети, должны были во время завтраков и обедов очень следить за собой и отнюдь не начинать разговаривать, пока нас не спрашивали. Как часто… должны были мы сдерживаться, молчать и слушать важного генерала, который разглагольствовал о нелепости последних политических планов Дизраэли.

Если же к нам обращались с каким-либо вопросом, что, конечно, делалось из чувства подобострастия перед наместником Его Величества, то мы должны были отвечать в тех рамках, которые нам предписывал строгий этикет. Когда какая-нибудь дама с приторно сладкой улыбкой на губах спрашивала меня о том, кем бы я хотел быть, то она сама прекрасно знала, что великий князь Александр не может быть ни пожарным, ни машинистом, чтобы не навлечь на себя неудовольствия великого князя – отца… Брат Георгий (талантливый рисовальщик. – Л. Б.) как-то робко высказал желание сделаться художником-портретистом. Его слова были встречены зловещим молчанием всех присутствующих, и Георгий понял свою ошибку только тогда, когда камер-лакей, обносивший гостей десертом, прошел с малиновым мороженым мимо его прибора.

Порядок распределения мест за столом исключал для нас, детей, всякую возможность посмеяться над теми или иными странностями гостей или же пошептаться между собой. Нам никогда не позволяли сидеть вместе, а размещали между взрослыми. Нам было объяснено, что мы должны были вести себя в отношении наших соседей так, как вел бы себя наш отец. Мы должны были улыбаться неудачным остротам наших гостей и проявлять особый интерес к политическим новостям» (29; 18–19).

Строгость воспитания маленьких великих князей приводила к тому, что для посторонних глаз их поведение в соответствии с требованиями этикета казалось врожденным. Фрейлина А. Ф. Тютчева так писала по поводу участия членов фамилии в богослужениях в придворной церкви: «Члены императорского дома… держали себя в церкви примерно и, казалось, молились с истинным благочестием. Император Николай (Николай I. – Л. Б.) стоял один впереди, рядом с хором певчих и подпевал им своим красивым голосом. Лицо цесаревны выражало полную сосредоточенность. Ее сопровождали все дети, даже самый маленький, которому не было еще 3 лет и который стоял молча и неподвижно, как и остальные, в продолжение всей длинной службы. Я никогда не понимала, как удавалось внушить этим совсем маленьким детям чувство приличия, которого никогда нельзя было бы добиться от ребенка нашего круга; однако, не приходилось никогда прибегать ни к каким мерам принуждения, чтобы приучить их к такому умению себя держать, оно воспринималось ими с воздухом, которым они дышали» (183; 100).

А этикет этот был весьма обременителен. «Во время утреннего кофе, между девятью и десятью часами, вокруг императрицы собирались все – и дети и внучата, которые регулярно приходили к ней здороваться. Это не всегда было удобно, особенно для маленьких детей, которые уже учились и занятия которых прерывались потому, что они должны были идти приветствовать бабушку (вдову Павла I. – Л. Б.). Еще в Зимнем дворце приходилось только переходить через множество коридоров, зал и лестниц, но в Царском и в Петергофе императрица любила пить утренний кофе в одном из отдаленных павильонов в парке, приходилось следовать туда за ней, и добрая часть утра проходила в таких прогулках, не говоря уже о развлечении, которое мешало затем детям заниматься. В частной жизни, живя в одном и том же доме, естественно детям приходить к родителям здороваться; при дворе, однако, благодаря размерам дворца и садов, благодаря торжественному церемониалу, которым сопровождаются все передвижения членов императорского дома, эти семейные собрания принимали характер событий исключительной важности… В Царском и в Петергофе по утрам можно было видеть большой запряженный фургон, нагруженный кипящим самоваром и корзинами с посудой и булками. По данному сигналу фургон мчался во весь опор к павильону, назначенному для встречи. Через несколько минут можно было наблюдать, как великие князья в форме, великие княгини в туалетах, дети в нарядных платьицах, дамы и кавалеры свиты поспешно направлялись к намеченной цели. При виде этого церемониала по поводу простого питья кофе, я часто вспоминала анекдот про пастуха, который на вопрос, что бы он стал делать, если бы был королем, отвечал: «Я бы стал пасти своих овец верхом». Великие мира сего все более или менее выполняют программу пастуха, они пасут свои стада верхом, и если они редко совершают великие дела, зато превращают житейские мелочи в великие дела. Громадное значение и грандиозные размеры, которые принимают для них самые простые события в жизни, как обеды, прогулки или семейные встречи, требуют столько времени, столько внимания и сил, что их уже не хватает на более серьезные предметы. Жизнь государей, наших по крайней мере, так строго распределена, они до такой степени ограничены рамками не только своих официальных обязанностей, но и условных развлечений и забот о здоровье, они до такой степени являются рабами своих привычек, что поневоле должны потерять всякую непосредственность… Никогда не имеют они возможности с увлечением погрузиться в чтение, беседу или размышление. Часы бьют, – им надо быть на параде, в совете, на прогулке, в театре, на приеме и завести кукольную пружину данного часа, не считаясь с тем, что у них на уме или на сердце» (183; 95).