Боярское царство. Тайна смерти Петра II - Адель Алексеева Страница 10

Горьким был день, когда расставались в Риме: он поехал через Инсбрук, она — по более спокойной дороге, сам настоял, ведь была она на четвёртом месяце, тяжёлая. Писал ей с дороги: «Матушка моя, маменька, друг мой сердешный Афросиньюшка… береги себя, ехай неспешно, Тирольские горы каменисты, и чтоб отдыхала где захочется, и денег не жалела, а купила коляску покойную».

Привезли его в Москву. Допрашивали в Кремле.

Сенаторов своих Пётр сам через занавеску наблюдал: что сказывают, каково держатся?..

Пётр Андреевич Толстой — умная голова, верная рука — извлёк-таки царевича из иноземных стран…

Вот непринуждённо, легко ступил на порог Ягужинский, незнатный, но умный поляк, первый кавалер на ассамблеях, прокурор. Вот Меншиков, мин херц, ненавистник Алексея. Как-то ему, замешанному в казнокрадстве, Пётр пригрозил низвести «в прежнее состояние», тот не растерялся: надел фартук, явился с коробом пирогов, вот, мол, я в прежнем состоянии, — и Пётр простил его.

Склонив голову под притолокой, вошёл Головкин — «коломенская верста», сел, достав неизменные чётки (успокаивает нервическую свою натуру), скуповат, даже жаден, однако знает царскую службу…

Долгорукий — честен, прям, но горяч, как всё его семейство…

Шафиров Пётр Павлович — вице-канцлер, хитёр, умён, любезен, только ростом маловат да растолстел в последнее время, — этот непременно поддержит царя.

Склонясь у притолоки, еле передвигая ноги, выплывает Борис Петрович, граф — он себе на уме и гордец! — в последние недели не показывается, бегает от Петра, яко Нарцисс от Эха… Знатен! Здравый разум имеет, золотой середины держится. Однако в политике золотой середины не бывает…

Наконец все собрались. Пётр покинул своё укрытие и, быстрым шагом подойдя к столу, заговорил короткими, рублеными фразами:

— Ведомо вам, господа министры, что признались — Иван Афанасьев, Никифор Вяземский, Александр Кикин, Глебов Степан, отец Досифей — в своих крамолах. Ведомо вам, что задумали супротив царской власти… Ежели не вырвем злодейский корень — все дела наши прахом пойдут…

Царевича содержали в Преображенской тюрьме. Потом повезли в Петербург — там должно быть главное судилище.

* * *

В архиве С. Д. Шереметева обнаруживаем такой документ:

«По поводу отречения Царевича Алексея де Бие говорит: «Позволю себе почти положительно утверждать, что все русские, к какому бы сословию они ни принадлежали, разделяют эти чувства, нет ни малейшего сомнения, что, пока жив Царь, всё будет иметь вид покорный и послушный, но если Царевич Алексей будет жив в то время, когда Царевич Пётр не достигнет ещё известного возраста (малолетний сын Петра I), можно предвидеть, что Россия будет подвергнута большим волнениям. Страшнее всего, что здоровье Царя шатко и что наследник престола Царевич Пётр весьма слабого сложения, и нельзя рассчитывать на продолжительность его жизни. Ему теперь 1 год, но он ещё не говорит и не ходит и постоянно болен…»

(Окончательный приговор по делу Царевича Алексея произнесён был в Петербурге 24 июня 1718 г. Первая подпись на нём: «Александр Меншиков».)

Когда все члены суда заняли свои места и все двери и окна были отворены, дабы все могли приблизиться, видеть и слышать, Царевич был введён в сопровождении четырёх унтер-офицеров и поставлен насупротив Царя, который, несмотря на душевное волнение, резко упрекал его в преступных замыслах. Тогда Царевич с твёрдостью, которой в нём не предполагали, сознался, что не только хотел возбудить восстание во всей России, но что если Царь захотел бы уничтожить соучастников его, то ему пришлось бы истребить всё население страны. Он объявил себя поборником старинных нравов и обычаев, так же как и веры, и этим самым привлёк к себе сочувствие и любовь народа.

В эту минуту Царь, обратись к духовенству, сказал: «Смотрите, как зачерствело его сердце, и обратите внимание на то, что он говорит. Соберитесь после моего ухода, вопросите свою совесть!»

Царевич, оставшийся во всё это время спокойным и являвший вид большой решимости, был после всего отвезён обратно в крепость…

В донесении де Лави французскому министерству говорится: «Царевич Алексей, сын Петра, о котором много говорили, заключён два дня тому назад в крепость, уверяют, что со времени его возвращения между бумагами государственных преступников нашлись письма, из которых оказалось, что он замышлял против жизни своего отца; мне передали, что в прошлую субботу Царь позвал его в сенат и там, обнимая его, сказал: «Я тебе отец, а ты мне сын: как же ты, несчастный, хотел меня убить? Вот, — прибавлял он, — доказательства», — и показал ему бумаги. Царь не мог удержаться от слёз и, после того как сын просил у него прощения, предал его епископам и прочим духовным лицам, чтобы судить его преступления как можно умереннее»».