Коммод - Михаил Ишков Страница 10

— Продолжай, Тигидий.

— Я к тому, что только принцепс имеет право принимать окончательное решение, а мы, его подданные и слуги, обязаны без раздумий выполнять предначертанное. И твое дело, Виктор, — обратился он к охотнику, — исполнить приказ, не сомневаясь и не пытаясь осмыслить его. Более того, твоя обязанность в меру своих сил помочь цезарю принять верное решение, ничего не пожалеть для него — ни своей головы, ни имущества, ни жизни, как, впрочем, и жизней своих родственников.

— Ну, это ты хватил, — возразил император. — На все про все приказов не хватит. Есть и иные узы, например, дружба, привязанность…

— Конечно, великий, — кивнул префект. — Но даже в подобных вещах никто не имеет права отказать принцепсу. Разве не так, Матерн? Вообрази, что произойдет с государством, если каждый решит, что он сам себе голова, и исполнение его желаний — это безусловная обязанность других, но только не его самого. Согласись, солдат, что если в армии, в каждом подразделении должен быть один командир, то и в государстве должен существовать человек, которому передаются все полномочия. Я, например, знаю свои права по отношению к вверенным мне солдатам и не желаю переступать границу запретного для меня. Но уже у главнокомандующего эта черта отступает к горизонту — он, например, может казнить тебя за любую провинность, и никто не спросит у него отчета. Если продолжить сравнение, то права повелителя должны уходить за горизонт, то есть нам, простым подданным не дано в полной мере оценить, чем вправе распорядиться цезарь и чем не вправе.

— Говори яснее, Переннис, — грубо прервал его Матерн.

— Охотно, — без всякой обиды отозвался префект. — Предположим, что цезарь страдает, и ему непременно требуется унять душевную боль и тяготы организма. Опять же предположим, что твоя сестра понравилась ему, и он решит оставить ее на сегодняшнюю ночь в своем дворце. Как ты отнесешься к такому обыденному и понятному в мужчине желанию? Решишь ли ты, что какой‑то чужак покушается на твое семейное право распоряжаться судьбой сестры, или согласишься, что воля принцепса в этом вопросе священна?

Кокцею бросило в краску. Она вскочила с ложа и выбежала из триклиния. Глаза у Матерна расширились, он даже привстал с ложа. Неожиданно в его взгляде мелькнула злоба.

— Не ершись, Матерн, — осадил его префект. — Что пристало девице, не пристало солдату. Не дерзи и веди себя достойно. Перед тобой твой командир и тот, кто отвечает за судьбу государства. Я же сказал, предположим.

Удивленный Коммод, тоже привставший с ложа, тоже невнятно повторил.

— Ага, предположим…

— Честь сестры для меня дороже жизни! — воскликнул юноша. — Если кто‑то осмелится посягнуть на нее, я…

— Не смей договаривать! — выкрикнул префект. — Иначе погубишь и себя, и сестру. Это только предположение, Матерн, и рядом с тобой друзья, желающие до тонкостей разобрать интересный философский вопрос — до какой черты простираются права властителя и что должно удерживать его от произвола?

— Вот именно, — согласился принцепс, — от самого дикого восточного произвола.

Он неожиданно рассмеялся и глянул на Матерна.

— Ты что, всерьез бы отважился поднять на меня руку? — спросил он.

Охотник не ответил. Он отпрянул и изумленно посматривал то на префекта, то на цезаря. Заметив, что оба ведут себя смирно, никто не бросился вслед за сестрой, ни начал выкрикивать гнусные распоряжения — тащи ее в опочивальню, швыряй на кровать! — перевел дух и ответил.

— А то.

Оба — и цезарь, и префект, — рассмеялись. Улыбнулся, точнее, жалко оскалился Матерн, прилег на ложе.

— Но это же глупость! — воскликнул Переннис. — Непростительная для такого разумного и храброго солдата, как ты, дерзость. Разве оказать услугу величайшему из величайших цезарей, это преступление или посягательство на установления отцов?

— А разве нет? — спросил Матерн. — Я слышал, что прежний царь Тарквиний Гордый, нагло овладевший Лукрецией, был изгнан из Рима.

— В том‑то и дело, что овладевший! — воскликнул Коммод. — А у меня и в мыслях ничего подобного не было.

— Конечно, не было, — подтвердил Переннис. — Мы выясняем философский вопрос о границах власти.

— Эта философия мне очень не по нраву, — огрызнулся Матерн.

— По нраву она тебе или нет, это не твоего ума дело, — заявил Переннис. — Вопрос‑то существует, и его надо решить. Заметь, — префект погрозил охотнику указательным пальцем, — во власти величайшего из величайших просто приказать, и верные люди умыкнули бы твою сестру. Но это был бы настоящий произвол. В нашем же случае с тобой советуются, интересуются твоим мнением, пытаются убедить, стоит ли ради ложно понимаемой чести рисковать карьерой, тем более что твоей сестре вдруг улыбнулась несказанная удача. Я знаю тебя, Матерн, — неожиданно улыбнулся Переннис. Он немного помедлил, потом уже совсем доверительно продолжил. — Я давно приглядываюсь к тебе. Ты хороший солдат, храбрый солдат, но тебе не хватает дисциплины. Если бы не твоя дерзость, ты давно ходил бы в декурионах. Я верно говорю? — обратился префект к Коммоду.

Тот машинально кивнул, а Переннис продолжил.

— Твоя судьба связана с армией, ты рожден для нее. Твой гений ведет тебя и помогает в бою. Ты ловок в обращении с конем и оружием. Что важнее всего, ты не теряешь голову в самой опасной обстановке. Скажи, разве ты сам не задумывался, почему подлюка Теренций декурион, а ты нет?

— Этот старый мешок дерьма совсем достал меня! — неожиданно выкрикнул Матерн. Напоминание о командире турмы вновь озлобило его. — Он хапает и хапает! В преддверии похода за каждую увольнительную дерет втридорога.

— Вот именно, — подтвердил Переннис. — Не пора ли тебе занять его место, и, если ты поймешь, на чем держится служба, если не упустишь свой шанс, можешь далеко пойти. Можешь стать префектом, трибуном, а там глядишь, и до командира легиона дослужишься. И в такой момент ты сам рубишь сук, на который вознесла тебя Фортуна. Задумайся, Матерн, твоя судьба в твоих руках. Впрочем, судьба сестры тоже…

— Точно, — вмешался в разговор Коммод, вполне освоившийся в тактике префекта и подхвативший его философские рассуждения. — Мне нужны верные люди. Виктор, мне и в голову не приходило нанести ущерб чести твоей сестре, однако, глубоко обдумав все сказанное, я вынужден сегодня же взять ее. В противном случае, если я отступлю, моя честь потерпит жестокий урон, а моя честь — это достоинство всего Рима. Я понимаю твои чувства, но так распорядились великие боги.

— Не надо примешивать сюда богов, — грубовато возразил Матерн. — Где приметы, где знаки их воли? Да, я хочу стать декурионом, я умею воевать, но я не вправе переступить завет отца, поручившего мне заботиться о Кокцеи, обеспечить ее будущее.

— Когда ты станешь легатом и будешь введен в сенат, будущее Кокцеи устроится сама собой. Тогда тебе не придется беспокоиться за нее, — ответил Переннис.