Асьенда - Изабель Каньяс Страница 10

Настоящее время

Одним утром после завтрака Родольфо оседлал свою лошадь и приготовился прощаться со мной. Мы стояли у ворот Сан-Исидро, он обхватил мой подбородок рукой и взглядом изучал лицо.

– Вы уверены? – Это был третий по счету раз, когда Родольфо спрашивал, все ли со мной будет в порядке в Сан-Исидро.

Той ночью я крепко спала и, проснувшись раньше него, долго рассматривала паутину, висящую на балках из никарагуанского кедра. В воздухе этого дома витало слишком многое…

Возможно, причиной тому были те поколения, что жили здесь до меня и спали под этими самыми балками. Дом принадлежал всем им. Как и мне сейчас.

– Конечно, querido, – ответила я. – Мне нужно обустроиться и привести дом в подобающий вид для мамы. Вы ведь знаете, как она относится к чистоте.

Родольфо этого не знал. Но улыбка его доказывала обратное. Политик и актер – даже для собственной жены. Я сделала паузу, тщательно раздумывая, что сказать дальше, но решила не осторожничать:

– Пообещайте, что передадите ей мои письма. И сделаете это лично, если удастся выкроить время.

Мама ненавидела все, чем занимался Родольфо. Она не одобрит его присутствия – и уж точно, если он доставит письма от меня, ее предательницы-дочки. Но мне стоило хотя бы попробовать, даже если все предыдущие письма остались без ответа.

– Разумеется. – Родольфо поцеловал меня – то было быстрое, невинное касание губ. Его кожа пахла цитрусовым средством после бритья. – Без раздумий пишите мне, если вам что-нибудь понадобится. Любая ваша прихоть.

После этого Родольфо сел на гнедую кобылу и забрал на юг. Я дождалась, пока его темная шляпа станет пятном на горизонте, и вернулась к дому через двор. Утреннее солнце уже пекло голову сквозь шляпу. Теперь, так как Родольфо уехал, я могла выполнить одно важное дело, и оно не требовало отлагательств.

Оказавшись в доме, я взбежала по лестнице. Господские покои составляли четыре комнаты: первая представляла своего рода гостиную, в которой практически не было мебели, зато стояли сундуки с моей одеждой, привезенной из столицы. Единственные окна были слишком узкими и находились слишком высоко, отчего мне не нравились; они были не застекленные и закрывались старыми ставнями из кедра. Так обычно строят дома за городом, объяснил Родольфо. Я знала, что будет трудно привыкнуть к такому после многих лет, проведенных за шитьем у больших стеклянных окон в маминой комнате, в нашем доме в столице.

Следующая комната была чем-то вроде кабинета. Родольфо оставил там несколько книг, пригодившихся ему самому во время учебы: труды на военную тематику, Библию, «Республику» Платона. Дверь по левую сторону вела в спальню, а за спальней следовала комната для мытья.

Я опустилась на колени у сундуков. Замок щелкнул, и я подняла тяжелую крышку. Поверх постельного белья, исподнего и чулок лежал небольшой квадрат сложенной бумаги. Я достала его, поднесла к носу и сделала глубокий вдох. В запахе бумаги я почувствовала папу. Это была его карта – частичка дома, которую я успела умыкнуть, когда сбегала. Я отнесла карту и горстку булавок для вышивания в кабинет Родольфо и закрепила все это на стене над письменным столом. Да, комната все еще была слишком пыльной, темной и откровенно нуждалась в проветривании. Но теперь здесь чувствовалось папино присутствие. Аккуратные крестики, поставленные им красными чернилами, следы от угольного карандаша, которым он помечал движение армии. Теперь этот уголок напоминал мне дом, и я не хотела останавливаться, пока то же самое не произойдет с остальными его частями.

* * *

В ожидании новой мебели из столицы я решила заняться садом. Я потуже завязала шнурки на шляпе, достала из сундука пару перчаток и отправилась в сторону террасы. Пока Родольфо был дома, мне приходилось бороться с собой и с каждым порывом самостоятельно вычистить весь дом. Родольфо до сих пор не знал, как огрубели мои руки во время работы в доме тети Фернанды, и я намеревалась оставить это в секрете.

Я прошла по прохладным коридорам и вошла в комнату, откуда крупные двойные двери из кедра вели на террасу. Я распахнула их и глубоко вдохнула запах свежего утра.

Обычно меня возмущала каждая мозоль, заработанная при выполнении заданий тети Фернанды, и каждый порез, случайно полученный на кухне. Но сейчас… Этот сад принадлежал мне, и мне же предстояло его оживить – и, хотя он был увядшим и тусклым, во мне росла страстная привязанность. Я подготовлю его к приезду мамы. Я даже представляла, как она стоит рядом со мной на этой террасе, а ее зеленые глаза рассматривают яркое лазурное небо.

Раннее детство я провела на асьенде в Куэрнаваке, на большой сахарной плантации, с неохватной папиной семьей, Эрнандесами. Теми, в ком течет чуть меньше андалузской крови – так папа описывал темный цвет своей кожи и густые черные волосы.

В покрытом лозой каменном особняке, лениво раскинувшемся среди пальмовых деревьев и двухсотлетних фонтанов, обитали папины кузены. Мы же жили в доме чуть поменьше, поодаль от всей семьи. Несмотря на то что тетя – матриарх асьенды – любила папу, лишь она одна приняла его выбор присоединиться к повстанцам и восстать против Испании. Наш домик раньше принадлежал то ли рабочему, то ли садовнику, который давно умер, и теперь с особняком его соединяли арки, увитые густой виноградной лозой, пышную зелень которой подчеркивала бугенвиллея.

Мама никогда не возражала против этого. Ей нравилось, что буйно растущие сады всегда как будто грозились завладеть домами в асьенде и завлечь их в свои изумрудные объятия. Она умела найти подход ко всему живому и зеленому, и у нее это удивительно хорошо получалось. Каждый раз, когда папа отправлялся на сражения, мама в своей широкополой шляпе проводила часы, гуляя с главным садовником и обсуждая полив и подрезку растений.

Сухой воздух и мертвая трава на лужайке передо мной вряд ли бы сравнились с роскошью, которая досталась маме в Куэрнаваке, но я не сомневалась, что она сотворила бы чудо и с садами Сан-Исидро.

Длинные травинки перешептывались и сплетничали, будто тетушки, пока я шла по саду к каменному ограждению. К нему была прислонена высокая деревянная лестница; нижние перекладины раскололись и потрескались, но я ступила на пару следующих, и они выдержали мой вес. Я забиралась вверх, пока не достала до выложенных в ряд кирпичей, щербатых от старости.