Модное восхождение - Билл Каннингем Страница 10

* * *

В июле 1949 года я выпустил свою первую коллекцию для прессы — работал день и ночь, чтобы подготовить пятьдесят моделей. Мне помогала моя первая модистка, чудесная тихая женщина, у которой была сестра-алкоголичка: та являлась в ателье в самый неподходящий момент и требовала дать ей денег на виски. Дикая ругань и драки между сестрами были не редкостью.

Наступил день показа. Я пригласил прессу и многих дам, для которых делал маски и роскошные шляпки для балов. Но меня ждало разочарование: элегантные дамы не желали покупать мои шляпки. Вскоре я понял, что им нужны были копии дизайнерских шляп из Парижа, только более дешевые, изготовленные молодым неизвестным модельером. А мои шляпы были слишком оригинальными, и дамы боялись, что их раскритикуют и решат, что они одеваются в «неправильном» месте. Путь истинного творца долог и труден, а признания в самом начале ждать не приходится. Это жестокая битва, но награда за успех в любимом деле высока: взобраться на модный олимп — все равно что достичь ворот рая.

Тем временем, все еще пребывая на грешной земле, я пользовался кухней в подвале, так как чайник на газовой плите закипал гораздо быстрее, чем на электрической, что стояла у меня в мансарде. Чтобы делать шляпы, мне нужен был пар. Однажды я поставил чайник, и, к моему удивлению, из носика стали вылетать фасолины. Оказывается, кто-то из обитателей нашего дома напился и попытался приготовить обед в моем отпаривателе для шляп. В нашем доме снимали кабинеты весьма колоритные персонажи, от них чего угодно можно было ожидать. Я был очень наивен и не догадывался, почему в приемной так часто ошиваются коллекторы, подстерегая здешних бизнесменов. Двое мужчин, снимавших офисы на втором этаже, часто скандалили, отпугивая моих степенных покупателей, которые предпочитали больше не возвращаться. А однажды, когда я примерял шляпку-колокольчик на одну очень робкую даму с Парк-авеню, на второй этаж ворвались полицейские, и двое его обитателей бежали, перепрыгнув через ограду на соседнюю Пятьдесят третью улицу.

Потом как-то раз кинопродюсерша, на которую устроил охоту сам шериф, пришла посреди ночи и собрала свои вещи. Ей помогал нынче известный и всеми уважаемый киноактер. Они бежали в Калифорнию, но перед отъездом решили забрать из офиса антиквариат. Антиквариатом оказалось биде из туалета на втором этаже, и эти два дурака взяли пожарный топор и обрубили главную водопроводную трубу. Я проснулся от звука хлещущей воды, по винтовой лестнице стекали ручьи, а на полу первого этажа стояла вода по пояс.

Несмотря на творившиеся вокруг меня дикости, мой первый показ прошел великолепно. Владельцы разрешили мне провести его в старом заросшем саду и большом холле в стиле неоренессанс: все, кто работал в нашем здании, надеялись познакомиться с моими клиентами. Я очень обрадовался, что меня пустили в заросший сад, и провел немало счастливых часов, расчищая его и расставляя огромные букеты пионов в шарообразных стеклянных вазах, которые на самом деле были плафонами от неработающих потолочных ламп. Я вкопал их в землю, вычистил центральный фонтан и посадил в его носик пальму. Моделями на моем показе были девушки из Bonwit Teller. Из семидесяти пяти приглашенных гостей, которых я надеялся увидеть, пришли лишь шестеро моих клиенток — все были в новых шляпках моего авторства, — а представительница прессы явилась только одна, зато самая влиятельная и важная во всем Нью-Йорке: Вирджиния Поуп из New York Times. Большинство посчитали бы такое мизерное количество пришедших провалом, но я чувствовал себя так, будто на мой показ пришла сама королева Англии: кроме Вирджинии, мне никто больше был не нужен. Весь показ она грациозно просидела на стуле. Она пришла ко мне, а ведь могла бы потратить это время в другом месте! На следующий день в рубрике моды New York Times появилась крошечная заметочка в один абзац: Вирджиния писала обо мне как о новом достойном внимания дизайнере. Для меня это была самая важная моральная поддержка, у меня появилась причина продолжать борьбу — а борьба мне предстояла серьезная, в этом не сомневайтесь!

Настали выходные Дня независимости, четвертого июля. Помню, мне было нечего есть, кроме банки какао, я расходовал по три чайных ложки в день. Когда голод становился невыносимым, я выходил на улицу, смотрел на витрины и питался красотой. Особенно сытными были витрины декоратора Роуз Камминг — ее магазин находился на углу Пятьдесят третьей улицы и Мэдисон-авеню. Я прижимался носом к окну и разглядывал интерьер, обставленный с удивительным вкусом, — это было вдохновляющее зрелище. Все здесь было необычным, все отличалось от привычного мне: я никогда не видел таких материалов, цветов, сочетаний. А посреди этой экзотики восседала сама Роуз Камминг: с фиолетовыми волосами, в платье с тигриным принтом. Я познакомился с ней лично лишь много лет спустя, но в те голодные дни ее магазин вызывал во мне жгучее желание бежать домой и делать новые шляпы. По выходным, когда другим обитателям коттеджа на Пятьдесят второй улице не нужно было идти на работу, мисс Кин звонила мне, и мы убирали все вывески из окна на первом этаже и устраивали там выставку шляп. Как-то раз, в момент особенно глубокого отчаяния, я вывесил шесть шляп на фонарный столб перед домом. К моему удивлению, несколько штук купила жена врача, которая шла по улице и предавалась размышлениям о своей несчастной жизни. Увидев шляпы на столбе, она восприняла это как знак, лучик солнца, и бросилась в дом расспрашивать меня о них. Потом она призналась, что мои шляпы спасли ее от самоубийства.

Были дни, когда мне приходилось закладывать велосипед в ломбарде на Третьей авеню, чтобы купить еды или материалов для шляп. Велосипед был моим единственным способом передвижения по городу, на нем я развозил шляпы и часто колесил по Парк-авеню, обвесив руль шляпными коробками.

Однажды в пятницу вечером я получил заказ на две шляпы, но денег на материалы у меня не было. Велосипед уже стоял в ломбарде, а вырученные деньги я отнес в банк, чтобы мой чек не отвергли. И тогда мисс Кин заложила пишущую машинку своего начальника и дала мне двадцать долларов, чтобы я смог сшить шляпы. Позднее это не раз повторялось. Однажды начальник неожиданно наведался в офис в выходные, и мисс Кин быстро подсунула под чехол для пишущей машинки два толстых телефонных справочника; он ничего не заметил.

Напечатанные ярлыки для шляп мне были не по карману, и в свободное время я аккуратно выписывал на квадратиках, вырезанных из льна, буквы «William J.». А осенью 1949 года случилось чудо: взошла моя звезда. Некая мисс Элизабет Гриффин, дочь мадам Шуматофф (художница, писавшая портрет Рузвельта перед самой его смертью), зашла ко мне в мастерскую, и ей понравились мои шляпы. На следующий день она вернулась и привела еще двух дам. Одной из них оказалась миссис Уильям Хэйл Харкнесс, мультимиллионерша, владелица нефтяной компании Standard Oil. Дамы решили финансировать мой бизнес, вложив в него три тысячи долларов, заработанные на мюзикле «Парни и куколки», в который они инвестировали небольшую сумму, — а мюзикл оказался хитом.

Не прошло и месяца, как мы с миссис Харкнесс стали партнерами и открыли роскошный салон на Восточной пятьдесят седьмой улице — белый с золотом, со множеством хрустальных люстр. Богатство свалилось на меня так неожиданно, что я потратил почти все три тысячи долларов на декор. Миссис Харкнесс сама прежде никогда не занималась бизнесом и даже не подумала полюбопытствовать, есть ли у меня деловое чутье (а его у меня определенно не было никогда). Но в любом случае ей было не о чем волноваться, за ее спиной стояла армия адвокатов с Уолл-стрит: ее подруга недавно лишилась пары сотен тысяч долларов, связавшись с модным дизайнером, который решил, что ему можно не работать, а на деньги этой дамы просто развлекаться с девушками.