Марш жизни. Как спасали долгиновских евреев - Инна Герасимова

В этой книге уникально буквально все, кроме разве что желания горстки беззащитных людей, на которых объявлена смертельная охота, выжить вопреки всему и уцелеть.

Уникальна оперативная ситуация, породившая не только необходимость, но и возможность Марша жизни.

Уникален и он сам как таковой, его время и место.

Уникален и его главный герой – русский политрук Николай Киселев.

Но уникален и автор, Инна Герасимова – первооткрывательница темы.

Да и у самой книги, как у проекта, тоже нетривиальная судьба.

1

В годы Второй мировой войны люди, на жизнь которых объявили охоту, – это евреи и, чуть позже, цыгане, а на территории СССР еще и комиссары, то есть большевистские функционеры. Национал-социалистическая мечта, собственно, состояла в избавлении от европейского (а в перспективе и мирового) еврейства. Когда “географическая” стратегема окончательного решения еврейского вопроса (депортация с глаз долой!) показала себя несостоятельной, перешли к “биологической”: массовое и технологичное, по возможности недорогое убийство и ликвидация его следов. Это не исключало временного сохранения жизни тем евреям, чьим трудом еще можно было воспользоваться на пользу Рейху, и подразумевало создание инфраструктуры как по уничтожению евреев, так и по трудоиспользованию трудоспособных из их числа (гетто, концлагеря, лагеря смерти).

Понятно, что у евреев в людоедских условиях немецкой оккупации была прямо противоположная цель и мечта: сохраниться, уцелеть, выжить! Но какая стратегия для этого эффективнее – та, что практиковало большинство юденратов ^[1], готовых откупаться в своих гетто все новыми и новыми евреями, или политика партизан-сопротивленцев, предпочитающих “смерти на коленях” – “гибель стоя”? Что стратегически правильнее – боясь смерти, терпеть, унижаться и выторговывать каждую еврейскую жизнь за счет еврейской смерти или, не боясь смерти, бороться за каждую жизнь с риском погибнуть в бою? Или, вывернув вопрос наизнанку: играть или не играть в шахматы с дьяволом?

Если первых, вслед за Владимиром Порудоминским, называть “прагматиками”, а вторых “героями”, то нельзя не признать, что не только “прагматики” имеют на совести бессчетно гекатомб из стариков и детей, отданных как отступное за жизни стариков и детей из своей мишпухи, а также молодых и трудоспособных, но и за каждый партизанский подвиг жизнями своими рассчитывались заложники в тюрьмах и собратья-невольники в гетто. В действительности этих полярных крайностей-типов не существует, они перемешаны друг с другом. А точнее, сосуществуют внутри каждого отдельного еврея. И решающим становится то, какую пластичность и какую пропорцию того и другого он находит для себя допустимым.

“Героям” без “прагматиков” трудно с чисто прагматической точки зрения: для успеха их деятельности всегда полезно иметь прикрытие в виде удостоверения полицейского или иной хорошей ксивы. Но и “прагматикам” позарез нужны “герои”: все они признают и сопротивление тоже, но как последнюю возможность, как крайнее средство, к которому прибегают тогда и только тогда, когда все остальные, не оправдав надежд, себя исчерпали (и когда, собственно, поздновато перестраиваться).

Сопротивленцы и партизаны в глазах “прагматиков” – опасные сумасшедшие и провокаторы, играющие с огнем. Их бессмысленные героизм и жажда подвига во имя еврейского народа вызывают у них отторжение и протест, ибо мешают проводить столь мудрую политику малых уступок и полезности палачам. Они как бы спрашивают у оппонентов-“героев”: “Ну что, много евреев спаслось после Варшавского восстания?”

Но и “герои” (останься они живы) могли бы чуть позже у них спросить: “А много ли спаслось в вашем гетто?” Сегодня мы уже твердо знаем, что все большие гетто – все до единого! – были ликвидированы: последним из них было гетто в Литцманнштадте-Лодзи, окончательно проглоченное – в том числе аушвицкими газовнями и крематориями – только в августе 1944 года.

Иными словами, вся борьба “прагматиков” сводилась, в сущности, к установлению очередности смерти и управлению этой “очередью”. Блатной закон “Умри ты сегодня, а я завтра”, в сущности, ничем от этого не отличается. (Что ж, и это, в глазах “прагматиков”, имело смысл: как знать, а вдруг завтра, а может, послезавтра произойдет нечто такое, что спасет? В то же время слабое место в рассуждениях “прагматиков” – необъяснимая уверенность в “добропорядочности” СС, и прежде всего в том, что кто-кто, а именно они умрут последними – и “послезавтра”.)

Колоссальной слабостью “прагматического” подхода является его этическая сторона. Порудоминский пишет о