Тайна смерти Петра III - Ольга Игоревна Елисеева

Сквозь голые стволы лип просвечивают желтоватые руины дворца.

Скелет дома через скелет леса.

Белые колонны и лепная отделка окон давно раскрошились, крыша упала. Строительный хлам и обгоревшие балки мешают пройти по анфиладе комнат. У ног звенит по камням неглубокий ручей – все, что осталось от водных потех Ропши. Некогда бескрайний парк рассечен шоссейными дорогами и обрезан едва ли не под самые ступени постройки.

Грустное, безотрадное зрелище.

Такое же, как судьба погибшего здесь в середине XVIII столетия императора Петра III. Внука Петра Великого. Мужа Великой Екатерины. Он кажется таким крошечным рядом с этими исполинами-тенями, что его след почти не заметен в русской истории.

Почти.

Тем не менее он жил. Правил. Пусть не долго, но бурно. И даже создал эпоху, в которой все было вывернуто наизнанку, поставлено с ног на голову, лишено привычного течения. Казалось, сумасшествие охватывает власть, армию, Церковь… Пьяный вихрь под звуки расстроенной скрипки государя.

Похмелье было страшным. В крови. Но многие молились, что в крови одного человека – того, кто мог потянуть за собой тысячи.

Пройдут годы, и исследователи начнут находить в чудачествах Петра многозначные символы, а в бессмысленных, на взгляд современников, поступках зерна будущих преобразований, прославивших «золотой век» Екатерины II.

Некоторые даже зададутся вопросом, а не мог бы он сам совершить деяния своей «преступной» супруги? И стать таким же великим? Еще более великим, чем она!

Нет.

Для реформ нужно терпение, твердая воля, ясный ум, знание своей страны и не в последнюю очередь любовь к ней. Умение находить компромисс, добиваться поддержки подданных. Всего этого не хватило Петру III.

Но неужели обязательная плата за несовершенство характера – смерть?

«ПРОСЛЫТЬ ЛГУНОМ»

За два с половиной века сложился негативный стереотип восприятия Петра, для которого есть все основания. Наивно утверждать, будто он появился только под влиянием мемуаров Екатерины II и Е.Р. Дашковой, недоброжелательных к свергнутому императору и сумевших навязать свое мнение позднейшим исследователям. Конечно, названные дамы добавили темных красок к портрету побежденного врага. Однако следует учитывать, что в момент переворота их «Записки» еще не были написаны, а образ Петра III как «злодея всея Руси» уже преобладал в тогдашнем столичном обществе. Иначе не произошло бы самого мятежа.

В ситуации, когда почти все отзывы современников отрицательны, а убийственные характеристики ученых кажутся написанными под копирку, психологически понятно стремление разрушить стереотип, взорвать привычную картину и показать Петра «не таким». Однако изменение сложившихся взглядов возможно только путем привлечения неизвестных ранее источников или нового, более внимательного прочтения старых.

А документы как раз не радуют разнообразием оценок. Положительных практически нет, с огромным трудом удается найти нейтральные, которые тонут в море неприязненных. В попытке переложить вину за вековую предвзятость на плечи Екатерины II и ее сподвижницы с бойким пером – княгини Дашковой – есть доля лукавства. Их тексты вычленяются из целого корпуса подобных же и объявляются ложными. Логика вроде бы безупречна: спросите предполагаемого убийцу о жертве, и он нарисует ее самыми черными тонами. Но в кругу источников о злосчастном императоре воспоминания «заинтересованных лиц» вовсе не одиноки. Хуже того, они практически не выделяются из основного потока.

Приведем пример. В предыдущей книге «Молодая Екатерина» мы коснулись истории о том, как отец Петра Федоровича, герцог Карл-Фридрих Голштинский, в 1736 г. изгнал наводнивших его владения цыган. Бродягам отрезали уши и пальцы, клеймили каленым железом, колесовали, сжигали заживо. В Шлезвиг-Голштинском земельном архиве сохранились собственноручные рисунки герцога с изображением этих казней. Возможно, отец взял с собой в рейд и малолетнего сына. Этот эпизод, по мысли биографа Петра III – А.С. Мыльникова, лег в основу фантастических историй, которые император позднее рассказывал о своих победах во главе голштинской армии¹. Сами басни – не более чем эскапада со стороны склонного к шутке государя, а распространительницами сведений о них стали Екатерина II и ее вечная тень – Дашкова. Последняя услышала этот эпизод весной 1762 г. в доме своего дяди, канцлера М.И. Воронцова.

«Я стояла за его (императора. – О. Е.) столом, – вспоминала княгиня, – в то время, как он рассказывал австрийскому послу, графу Мерси, и прусскому министру, как в бытность его в Киле, в Голштинии, еще при жизни своего отца, ему поручено было изгнать богемцев из города; он взял эскадрон карабинеров и роту пехоты и в один миг очистил от них город. Граф Мерси бледнел и краснел, не зная, подразумевает ли император под богемцами кочующих цыган, или подданных его императрицы, королевы Венгрии и Богемии (Марии-Терезии. – О. Е.) … Я наклонилась над ним (Петром III. – О. Е.) и сказала ему тихо по-русски, что ему не следует рассказывать подобные вещи иностранным министрам и что если в Киле и были нищие цыгане, то их выгнала, вероятно, полиция, а не он, который к тому же был в то время совсем ребенком.

– Вы маленькая дурочка, – ответил он, – и всегда со мной спорите»².

Екатерина II и Дашкова были далеко не единственные, кто слышал от Петра Федоровича о его военных подвигах. Старый учитель императора и весьма мягкий к нему мемуарист Якоб Штелин приводил вариант той же истории, где вместо цыган фигурировали датчане. Последние отняли у Голштинии Шлезвиг, поэтому Петр питал к ним стойкую наследственную ненависть. То ли цесаревич произвольно включил их в число военных трофеев, то ли профессор, наслушавшись о потерянных землях, перепутал северных соседей с цыганами. «Он часто рассказывал, что, будучи лейтенантом, с отрядом голштинцев разбил отряд датчан, – писал Яков Яковлевич об ученике. – Об этом событии не мог рассказать мне ни один из голштинцев, которые находились при нем с малолетства. Все полагали, что он только для шутки рассказывает такие, слишком неправдоподобные, истории. Но, часто рассказывая их, в особенности иностранцам, он сам стал им наконец верить и считать их не за шутку. Между прочим, уже будучи императором, рассказывал он это однажды императорскому римскому посланнику – графу Мерси, который расспрашивал меня о подробностях этого случая и о времени, когда оно совершилось, но я отвечал ему: “Ваше сиятельство, вероятно, ослышалось, император рассказывал это как сон, виденный им в Голштинии”»³.

В 1756 г. эту историю от Петра слышал секретарь английского посольства – молодой поляк Станислав Понятовский, к которому великий князь некоторое время благоволил, поскольку тот сносно владел немецким. «Пруссаком я, конечно, не был, но по-немецки говорил. Легко приспосабливаясь к тональности бесед великого князя, я сумел, очевидно, понравиться ему… Принц сохранил верность лютеранской церкви, крестившей его при рождении, преувеличенное представление о значительности своей Голштинии и убеждение, что голштинские войска, во главе которых он будто бы сражался и побеждал бог весть сколько раз, были, после прусских, лучшими в мире»⁴.