Громов - Игорь Цыбульский

Тяжелый письменный стол, за которым сидел командующий 40-й армией в Афганистане генерал Громов, заливало утреннее кабульское солнце.

В правой руке генерала была только что умолкшая телефонная трубка. Пальцами левой руки генерал барабанил по столу.

Я пересек слишком светлый для скорбного дня кабинет и, кивнув на телефон, спросил:

— Москва? Министр?

— Да, — ответил Громов, — третий раз. За пятнадцать минут.

— Речь о Кандагаре? О Дила?

— Да. Ты уже знаешь?

— Знаю, — ответил я. — Весь мир уже знает. «Голос Америки» и Би-би-си передали.

Громов поднялся из-за стола: «Быстро работают».

Неизменно собранный, подтянутый, не позволяющий ни людям, ни обстоятельствам сбить себя с толку, он посмотрел на штабную карту и сказал:

— Вот кишлак Дила. Все произошло именно здесь. — И ткнул пальцем в карту.

В этот момент к Громову вошли несколько офицеров штаба.

— Оставайся, — сказал Громов, заметив, что я собираюсь уйти. — Из первых рук все узнаешь. Случай тяжелый.

Да. Случай во всех отношениях был тяжелым.

Во время внезапно вспыхнувшего боя у кишлака Дила «духи» расстреляли советский БТР с солдатами и тремя (!) подполковниками, находившимися в бронетранспортере.

В министерство обороны Афганистана о бое и потерях сообщил источник из афганских правительственных войск. Срочная информация была тут же передана Громову. Из сообщения следовало, что один из подполковников и рядовой были убиты сразу. Другие, по всей вероятности, были захвачены в плен и, вполне вероятно, тоже убиты. Не исключено, что будут выдвинуты условия.

Я спросил Громова, как могло случиться, что сразу три подполковника оказались в одном БТР.

Он рассказал, что три высоких офицера, как и два рядовых — стрелок и механик, входили в состав подразделения афганской правительственной дивизии. Подразделение было внезапно обстреляно реактивными снарядами. Обстрел был массированным. Вскоре обстрел сменился огнем из минометов и стрелкового оружия. Мятежники окружили подразделение и кишлак.

Начался бой по разблокированию кишлака. После его окончания афганцы доложили в Кабул о советском БТР. И о двоих убитых, которых они видели на земле рядом с бронетранспортером: подполковнике и солдате.

Громов доложил о ситуации в Москву. А министр обороны СССР — генеральному секретарю ЦК КПСС.

Доложил неспроста: Горбачев тут же поделился горячей информацией с советскими и иностранными журналистами. Новость мгновенно облетела мир. Министр обороны не просчитался: резонанс был сильнейший.

Почему необычное, но не такое уж и экстраординарное для многолетней кровавой афганской мясорубки событие приобрело «ранг» чрезвычайного?

Причин три.

Первая: трагедия произошла уже после того, как Советский Союз объявил о готовности полного вывода своих войск из Афганистана.

Вторая: долгожданное решение СССР было закреплено Женевским соглашением — мир вздохнул с облегчением.

Третья: основная часть личного состава ОКСВ (Ограниченный контингент советских войск) была стянута к северной границе и замерла в ожидании приказа о последнем марш-броске на близкую Родину.

Сыграла психологическую роль и одновременная потеря сразу трех высоких офицеров.

Громов пребывал в труднейшей ситуации. Его решения ждали все. Понимали: без рискованной операции не обойтись. В район, едва остывший от боя, необходимо посылать советских десантников.

Задача: выяснить подлинную обстановку и — если возможно — отбить живых. Выяснить и — если возможно — спасти раненых. А мертвых — опять-таки если возможно — забрать с собой.

Надежда только на своих. Приказать афганцу: подберись к бронетранспортеру поближе и рассмотри все как следует — нельзя. Вернее, бесполезно. Скажет, что уже подбирался, и глазом не моргнет.

Идеализировать солдат и офицеров афганских правительственных войск продолжали только безнадежно отставшие от жизни политики. Или ошалевшие от двойного патриотизма газетчики. Но те, кому пришлось сражаться с афганцами плечом к плечу, уже давно знали: на одного убежденного революционера приходилась толпа простых дехкан, готовых при любом удобном случае удрать из правительственных формирований. А в последнее время бежали целыми полками.

Громов, как командующий ОКСВ, знал это лучше любого журналиста. Знал о предателях среди высших офицеров министерства обороны Афганистана. Знал о самых, казалось бы, надежных парнях из афганских ВВС, которые в открытую, никого не боясь, обсуждали свое будущее. «Мы, — говорили они, — уже определились. Шурави (советские друзья) уходят, мы прихватываем семьи в самолеты и улетаем вслед за шурави. Приземляемся на аэродромах в Союзе. Там и остаемся. Нам эта революция ни к чему».

Командующий знал все. Он надеялся, повторяю, только на своих.

Встретившись с ним взглядом, я понял: решение принято.

— Связь, — сказал Громов.

Приказ был трудным — в район Дила — две вертолетные волны. С десантом.

Ход мыслей командующего был ясен. Если оставшиеся в живых шурави попали в плен — они находятся поблизости. Отбить их можно только силой. Как правило, в таких случаях начинали с БШУ (бомбоштурмовой удар). Удары с неба обрушивались внезапно. Сразу после налета внимательно прослушивали эфир. Ждали выхода «духов» на связь. Те вели себя по-разному. Но чаще всего советские радисты ловили: «Возвратим захваченных, только остановите ваших летчиков».

На этот раз, несмотря на самые жестокие удары, которые были нанесены, эфир молчал. Это могло означать только две вещи: либо слишком высока цена — все-таки захвачены подполковники, либо они уже мертвы.