Такая работа - Сергей Демьянов Страница 95

Это трудно провернуть, если тебя постоянно спрашивают, не больно ли тебе, не нужно ли чего и сожрал ли ты уже весь набор необходимых таблеток. Некоторые вещи следует делать в одиночестве. Срать, например, или сочинять плохие стихи. Болеть — как раз из этой оперы.

Около десяти, перед тем как я окончательно отрубился, позвонил Цыбулин.

— Будьте завтра на Котляковском кладбище к семи, — бросил он. — Не опаздывайте.

— Утра или вечера?

— Мне казалось, вы так рано не просыпаетесь. — Он явно удивился. — Вечера.

Казалось ему, видите ли! Иногда в семь утра я даже еще не ложусь. Сегодня, например.

— Подробности? — спросил я.

— Наш информатор сообщил, что там будет проводиться ритуал поднятия мертвых, — ответил полковник. — Так что завтра мы можем взять банду, занимающуюся работорговлей.

Любопытно.

Раньше я от него этого слова в таком контексте не слышал. Похоже, Цыбулина серьезно проняло шоу, на которое я взял его с собой, — и это была чертовски хорошая новость. Может быть, самая хорошая за всю эту неделю.

Прежде чем отключиться, я прикончил пачку чипсов и собрал лохмотья, оставшиеся от моей одежды, в пластиковый пакет. И выставил на балкон, потому что воняло это все даже сквозь полиэтилен.

Накануне меня сильно избили за попытку удрать. Я лежал ничком, лицом на грязном голом бетоне, и во рту у меня был привкус крови. В темноте кто-то ходил, приволакивая ногу, время от времени наступал на меня и ругался.

Жрать хотелось неимоверно.

Умыться? Согреться? Да, это тоже, но в первую очередь — жрать.

Я заставил себя встать на четвереньки и подползти к окну, сияющему под самым потолком. На улице был вечер, и слабый свет стекал на неровный подвальный пол. Снизу я видел только ноги: женские в изящных сапожках, мужские в толсто-подметочных ботинках, детские в резиновых ботиках и старушечьи в убогих растоптанных мокасинах. Цокали по асфальту каблуки, хрустела тонкая корочка льда, проламываясь под нажимом, изредка взвизгивали мелкие камешки. Там, наверху, шумел мир обутых людей, куда мне, босому, путь был заказан.

Тем, кого украли бомжи, ботинки не положены.

Ну и черт с ними.

Ухватившись за железный штырь, вбитый снаружи перед окном, я подтянулся и лег на асфальт. Живот тут же заледенел — на мне была тонкая сырая майка и драные треники. Куда делся вонючий пуховик до колен, в котором я спал последние три или четыре ночи? Не помню.

От меня пахло дерьмом пополам со спиртом.

Осколок бутылки впился мне в кожу. Ерунда, просто царапина. От этого не умирают. Дайте только вылезти — и я все поправлю. У меня все будет хорошо. Я вернусь домой и… У меня ведь есть дом? Такое место, где я мог бы запереться и никого не пускать внутрь? Я был уверен, что есть. Мне только нужно вспомнить, как его найти.

Я почти вылез, когда одновременно случились две вещи. Увидев меня, выползающего из подвала, женщина в коротком белом полушубке, с лысой собакой на руках, истошно завизжала. И кто-то крепко схватил меня за правую ногу, равнодушно поинтересовавшись: «Эй, борзый, далеко собрался?»

Мне следовало испугаться. Отпустить штырь, соскользнуть обратно и постараться свернуться так, чтобы мне ничего не сломали, когда будут бить. Только этот парень неправильное слово выбрал.

Это я — борзый? Как интересно! Наверное, это я украл другого человека и держал его в подвале. Наверное, это я бил его ногами, пока он не потерял сознание. И, наверное, это я сейчас вцепился в его лодыжку, стаскивая обратно во влажную, вонючую тьму.

Злость была острой и горячей, как будто мне нож в горло вогнали. Я ударил свободной ногой, надеясь попасть мучителю в лицо, ударил несколько раз. Елозил животом по стеклу, вцепившись в штырь, как в распятие. Я кричал и бил, пока ноге не стало тепло, а женщина с лысой собакой не замолчала, захлебнувшись своими воплями.

Парень внизу захрипел, выпустил мою ногу, и я выскользнул на улицу. Ступни обожгло снегом, но это ничего было, не страшно. В подвале забурлило. Еще одно мгновение — и вся эта рыхлая, пропахшая дерьмом и спиртом толпа выплеснется наружу вслед за мной.

И я рванул вверх по улице, не думая, не выбирая путь. Я бежал так, словно за мной гнались черти с вилами и паяльниками.

В некотором смысле так оно и было.

Мои отросшие ногти процарапывали следы на льду, покрывавшем асфальт. Люди отшатывались от меня, подхватывали на руки детей, собаки заливались лаем. Я мог бы остановиться, чтобы объяснить им — я жертва, я сбежал из ада и мне страшно. Если бы погоня не была так близко, я остановился и сказал бы… И кто-нибудь обязательно пришел бы мне на помощь.

Ну да, конечно. Кого я обманываю?

Улицы. Повороты. Закрытые на кодовый замок двери. Слепые окна домов. И нарастающий, гулкий шум за спиной, переплетающийся с воем милицейской сирены. Все правильно. Босиком, в пропитанной запахами помойки одежде, кому я мог показаться человеком, имеющим право на защиту?

У людей есть признаки, по которым они узнают себе подобных. Обувь. Одежда. Часы. А еще бумаги, в которых написано, кто они и сколько зарабатывают. Без этого никак нельзя.

Я споткнулся обо что-то, рыбкой пролетел несколько метров, содрав руки до крови.

Поднялся.

Обернулся.

На дороге валялся чемодан, распахнувшийся от удара. Не представляю, кто его мог тут оставить, но это точно было для меня. Добротный кожаный плащ, кредитки, пачки денег, перехваченные разноцветными канцелярскими резинками… Документы — на фотках не я, конечно, но спутать можно.

Добро.

Часов не было. Ну и хрен бы с ними.

Я вломился в первый попавшийся бутик — брендовый, с золотой вывеской и напыщенными манекенами. Я крикнул, что меня избили и ограбили. И что мне нужен новый костюм. Хороший белый костюм от Армани или что у вас там есть. И кожаные ботинки. Плевать, сколько это стоит. Прямо сейчас, немедленно.

Они не смогут меня узнать, если на мне будет белый костюм.

Пачка денег легла на прилавок, как печать на сердце, как перстень — на руку. Тонкая улыбчивая девочка метнулась за вещами, втолкнула меня в примерочную. Я содрал с себя вонючие тряпки, переоделся. Не торопясь, со вкусом поправил штанину. И вышел, чувствуя, что спасен.

Он стоял возле двери — худой, похожий на подростка парень в джинсах, которые были велики ему на пару размеров. Бывший четха держал в руках пакет с шоколадными конфетами и ел их, методично доставая и забрасывая в рот. Он смотрел на меня, как смотрят на чужого ребенка, убежавшего от родителей и заблудившегося в незнакомом районе — с жалостью и осуждением.

— Что? — шепнул я, чувствуя, как немеют губы.

Его голос был — желтизна резной кости, тонкость высохшего листа, скользящее движение в темноте.