Приют изгоев - Инна Кублицкая Страница 92

Аойдачуть сдвинула брови. Абраксас рассмеялся, видя неудовольствие жены, и велел девушкам оставить его с женой одних. Служанки немедленно исчезли. Аойда подошла к кровати и села на краешек.

— Здесь просто райское место, — заметил Абраксас. Аойда повела взглядом вокруг, села ближе к мужу и сказала очень тихо, но внятно:

— Здесь еще страшнее, чем в пустыне.

— Ты просто сердишься на меня, — свободно ответил Абраксас, поднимая с подноса гроздь винограда. — Но ведь эти девушки обычные прислужницы. Если бы ты дождалась меня, то нас угощали бы обоих…

— Нет, — помотала головой Аойда. — Я не об этом. Абраксас улыбнулся, но глаза его посмотрели на нее серьезно и тревожно.

— О чем же? — спросил он одними губами.

— Не знаю, — прошептала Аойда. — Я… я словно кожей чувствую какое-то напряжение. В пустыне было не так. Там мы уставали до того, что бояться просто не оставалось сил. А сейчас… — Она не находила слов, чтобы объяснить.

— Что тебе снилось сегодня? — спросил он обычным голосом.

— Сад, ручьи, фонтаны, дождь, — сказала Аойда. — И среди зелени мелькали тигры и смотрели на меня недобрыми глазами.

— Здесь могут водиться тигры? — снова усмехнулся Абраксас.

Однако и он не был так спокоен, как хотел казаться. Он теперь не ощущал той силы, которая влекла его сюда, потому и чувствовал себя так легко и свободно, словно, добравшись до замка, он сбросил с себя тяжкий груз этой силы. И все же… Все же где-то внутри него не проходило ощущение, что не все еще окончено, что груз хоть и сброшен, но он от него не избавился, что скоро его снова позовут.

Встряхнув головой, чтобы избавиться от неприятного ощущения, Абраксас привлек к себе покорную жену и нежно обнял ее.

Это произошло, когда Абраксас и Аойда сидели за завтраком, и юные прислужницы вились вокруг них. угадывая малейшее желание.

В распахнутое окно вдруг впорхнула большая птица и, плавно облетев под высокими сводами всю комнату, села на высокую спинку стоящего напротив Абраксаса стула.

Это был сокол. В клюве гордая птица держала небольшой конверт, перевязанный тесьмой и запечатанный большой красной сургучной печатью. После легкого замешательства Аойда взяла из клюва птицы конверт и протянула мужу. Тот глянул на печать с изображением сокола, символа родов Тевиров и Ахеа, и, поддев ее подвернувшимся под руку фруктовым ножиком, вскрыл конверт.

Там было только два слова: «Жду тебя».

Абраксас положил письмо на стол, взял салфетку, промокнул губы и нервно швырнул ее себе под ноги.

Свершилось…

Аойда тревожно посмотрела на мужа и хотела встать, но он остановил ее властным жестом и сказал чужим голосом:

— Оставайся! Это приглашение для меня одного.

Прислужницы, как всегда угадав желание господина, принесли ему камзол, помогли одеться, повертелись вокруг, поправляя кружева на воротнике и манжетах. Абраксас поправил в ножнах свою шпагу, порывистым движением нахлобучил шляпу и, отмахнувшись от служанок, посмотрел на птицу:

— Ну?

Сокол искоса поглядел на него темным глазом.

— Веди! — потребовал Абраксас.

Сокол, словно поняв, снялся со своего насеста и, сделав круг по комнате, вылетел в распахнувшиеся двери.

Абраксас, мельком оглянувшись на смотревшую на него со смешанной во взгляде болью и жалостью жену, вышел, так и не произнеся ни единого слова.

Сокол, кружась вокруг него, то обгоняя, то отставая, вел его коридорами; двери сами гостеприимно распахивались на их пути. Они привели его в другое крыло замка, где последнюю дверь открыла перед ним склонившаяся в глубоком поклоне служанка.

Абраксас вошел в роскошно убранный зал. Ему показалось сначала, что в зале никого нет, но потом из кресла, стоящего в глубине зала у широкого окна, донесся смешок.

Абраксас шагнул туда и, подойдя, увидел сухонького сморщенного старичка, утонувшего в многочисленных подушках; сокол сидел на спинке его кресла.

— Пришел, — с довольным смешком проговорил старичок. — Долго же мне пришлось тебя дожидаться…

Абраксас всмотрелся в морщинистое лицо старичка. Что-то в нем было неуловимо знакомое, казалось, что где-то он его уже видел; и видел неоднократно. Но в то же время Абраксас мог поклясться, что никогда не встречал этого человека.

Если старичок был простым человеком.

— Что так смотришь, сынок? — спросил старичок. — Узнать не можешь? Неужто кровь тебе ничего не подсказывает?

— Нет, не подсказывает, — подтвердил Абраксас. Он огляделся и, пододвинув поближе стул, сел на него. — С кем имею честь?

— Предок я твой, — сказал старичок, усмехаясь. — Аха-колдун. Слыхал?

— Слыхал, — спокойно сказал Абраксас. — Только… Люди ведь столько не живут. Или ты бессмертный?

— Увы, нет, — признался Аха. — Иначе не стал бы беспокоить тебя, не тащил бы сюда за столько миль, не тревожил бы Книгу. — Он кашлянул и добавил: — Наследник мне нужен, вот я и выбрал тебя. — И, посмеиваясь, колдун принялся расписывать, какую жизнь ведет здесь.

Райская, по его словам, получается жизнь — сам, по собственному вкусу устраивал. К его услугам десятки невольников и не только служаночки, но тех ему, Абраксасу, видеть пока рано, так что — надо признаться — слухи о том, что он ворует детей, имеют под собой кое-какие основания.

— Хороши служаночки-то, верно? Небось распробовал уже? — дребезжал старичок, масляно сверкая глазками. — А ты зачем-то с собой мунитайскую княжну привел. Неужто она слаще?

— Это моя жена, — мрачно проговорил Абраксас.

— Это все проклятый Арканастр! — недовольно пробурчал старик. — Вечно он лезет не в свое дело, когда его не просишь! Выскочка! Неуч! Да никакой он не маг! Куда ему против меня! — Аха самодовольно ухмыльнулся. — Маг из него, как из меня сочинитель книжек

И вдруг откуда-то сбоку раздался голос:

— Ах ты, старый сморчок! Ах, прыщ ты гнойный!

Абраксас невольно вздрогнул и оглянулся. В одном из кресел, уставленных вдоль стола, сидел кто-то смутно знакомый, кто-то, кого он видел когда-то давно, кто-то, с кем он говорил. Это был высокий грузный старик, не плюгавый и немощный, как Аха, хотя, наверное, такой же старый — а может, и еще старше, — а мощный и сильный, сразу видно. Точнее сказать, он не сидел в кресле, а нависал над столом, уперев в него свои огромные кулаки, словно грозный судья, выносящий неминуемый приговор. И говорил как судья — не громко, но веско и грозно. Эхо услужливо разносило его слова по залу.

— Как ты смеешь рассуждать о том, в чем не смыслишь вот ни на столько! — Его кулак оторвался от столешницы. — Ты, бездарь, питающаяся падалью древней магии. Ты сам — сам! — сотворил хоть одно заклинание? Это ты, — кончик длинного костистого пальца устремился в лицо Ахи, — ты без своей Книги смог сотворить что-то? Я не говорю плохое, хорошее, ли — просто хоть что-то? Своими руками, своей головой?! И это в мире, где все пропитано магией так, что любая кривляющаяся макака, дай ей возможность говорить, натворит столько чудес, что никакому Мерлину не приснится!.. Ну, отвечай! — грозно взревел старик и замолчал ожидая.