Преемник - Марина и Сергей Дяченко Страница 9

С неба обрушился грохот колёс. Прямо перед моим лицом оказался карий лошадиный глаз в венчике из длинных ресниц; ещё мгновение — и круглые мохнатые копыта втоптали бы меня в мостовую. Заорал кучер, в потоке его слов я разобрала только «старую суку»; обжигающее конское дыхание отодвинулось — и карета, огромная, золочённая, пузатая как боров карета прокатила мимо, окатив меня грязью, ослепив мельканием спиц, обругав чёрным языком ливрейного лакея, громоздившегося на запятках…

…Моя брань догнала его в спину; он обернулся, и я ещё успела увидеть, как вытянулось и побагровело лакейское лицо. Карета давно скрылась за углом, а я стояла посреди улицы и орала, как базарная торговка, ругалась сквозь навернувшиеся на глаза слёзы, бранилась вслед, пытаясь криком изгнать запоздалый ужас — ещё волосок, и переехали бы…

Потом я обнаружила, что стою с непокрытой головой, что волосы растрепались у меня по плечам, а замечательный плащ из фарса о Трире-простаке зажат у меня в опущенной руке и купает в луже свои седые космы.

Мой недавний собеседник стоял чуть поодаль, и на лице его медленно сменяли друг друга всякие противоречивые чувства. Очевидно, превращение согбенной старухи в молодую и очень скандальную особу произвело на парня исключительное впечатление.

— Посетите представление, внучек, — сказала я ему сухо. — Труппа господина Флобастера, самые смешные на свете фарсы…

Развернулась и ушла, волоча плащ по мостовой и проклиная свой глупый, неожиданный, абсолютно бесполезный авантюризм.

Изрядно поплутав, я вернулась к месту нашей стоянки, получила выволочку от Флобастера и выстирала плащ в кадушке с ледяной водой. Жена нашего хозяина — весёлая молодуха — вертелась вокруг да около, ей было любопытно поглазеть на бродячих комедиантов.

— Милейшая, — обратилась я к ней, — вы слыхали когда-нибудь о господине по имени Эгерт Солль?

Она чуть не подскочила:

— Полковник Солль? Как же, это, милая, герой… Это, милая, если б не он, так и город спалили бы, уж лет двенадцать или больше, как наскок этот был… Ты молодая, может, не помнишь, но уж слыхала, наверное, кто их знает, откуда набежали, как саранча, орда громадная, бешеные, голодные и по-нашему не понимали… Резали и старых, и малых. Осада была, бургомистр-то растерялся, начальник стражи убёг… Полковник Солль, долгих лет ему, тогда ещё не полковник… Вот уж кто боец, так это боец, стражу собрал, людей собрал, муж мой ходил, вот… Отбили извергов этих, со стен поскидывали, кого в лес загнали, кого в реке потопили… Ну, и своих положили — меньше, чем в Мор, а всё поредел город… А если б не полковник Солль, так не знаю, девонька, что было бы, сожгли бы, пограбили, перебили да и всё…

Я поблагодарила разговорчивую женщину. Плащ висел на ветхой верёвке, заливая землю мыльными потоками.

Поистине, стыд — чудовище с горящими, как угли… ушами.

* * *

Кабинет назывался кабинетом декана Луаяна, хоть сам декан умер двадцать лет назад и никто из теперешних студентов никогда его не видел. Декана помнил кое-кто из профессоров; господин ректор, немощный старец, любил прервать лекцию ради рассказа о замечательном человеке, когда-то поднимавшемся на эту славную кафедру. Впрочем, самой живой памятью о декане Луаяне была его дочь, госпожа Тория Солль, которая царствовала в библиотеке, читала лекции и вершила научный труд в старом кабинете отца. Впервые в истории столь замечательного учебного заведения в святая святых науки была допущена женщина; Тория считалась достопримечательностью, поскольку была, ко всему прочему, безукоризненно красива и счастлива в браке, а мужем её был герой осады, полковник Солль.

…Эгерт почтительно стукнул в тяжёлую, до мелочей знакомую дверь. Тория восседала за огромным столом отца, простиравшимся перед ней, как усеянное фолиантами поле боя. С двух деревянных кресел с высокими спинками вскочили навстречу Соллю двое достаточно молодых ещё профессоров. После церемонного поклона оба, заизвинявшись, сейчас же сослались на неотложные дела и шмыгнули прочь.

— Ты мне разогнал учёный совет, — сказала Тория.

Эгерт усмехнулся широко и плотоядно — будто сама мысль о бегстве учёных мужей доставила ему удовольствие. Гордо окинув взглядом опустевшую комнату, он плотно прикрыл за беглецами входную дверь.

— Что-то случилось? — неуверенно предположила Тория.

Эгерт двинулся через весь кабинет — так крадётся барс, узревший в зарослях пятнистую спинку лани. Тория на всякий случай отступила под защиту письменного стола:

— Полковник, здесь храм науки!

Эгерт походя перемахнул через маленькую тележку на колёсиках. Раскрытая книга на верхней полке испуганно всплеснула страницами.

— Полковник, брысь!

Солль ловко обогнул громаду письменного стола и очутился там, где Тория стояла за мгновение до того — но где её уже не было, потому что, быстрая как ручеёк в свои почти сорок лет, госпожа профессорша укрылась за высоким креслом:

— Караул! Незаконное нападение на мирных поселян!

Эгерт аккуратно уложил второе кресло на бок — чтобы противнику негде было спрятаться. Тория возмущённо завопила; некоторое время прошло в безжалостном преследовании улепётывающей жертвы — но полковник Солль так последовательно выкуривал беглянку из-за шкафов и портьер, что в конце концов изловил её.

Строгая причёска Тории несколько пострадала.

— Это не по правилам… — отбивалась профессорша. — Сейчас же отпусти несчастную женщину.

— Я сделаю её счастливой.

— Прямо здесь?!

— Где застигну.

— Полковник, что ты де… Сумасшедший Солль, сумасшедший, отпусти, иначе лекции…

— Лекции? — удивился Эгерт.

— Сорвутся… — блаженно выдохнула Тория в его смеющиеся глаза.

— Сорвутся лекции! — прошептал Эгерт в благоговейном ужасе. — Сорвутся!

Тогда она закрыла глаза, чтобы не видеть его лица, чтобы только чувствовать губами его губы, скулы и глаза. Её ноздри раздувались от запаха Эгерта — запаха дома, свободы и спокойствия, дочери и сына; и Луар, и Алана унаследовали частичку запаха его кожи, это был лучший из известных ей ароматов.

— Давай сорвём лекции, — прошептал его голос в её темноте.

— Имей совесть! — простонала она, наступая остроносой туфелькой на его мягкий ботфорт. — Это… нельзя, кабинет же!

Его руки чуть разжались, и ей пришлось сделать над собой усилие. Ещё одно усилие за без малого двадцать лет супружества; почти двадцать лет Тория сражалась сама с собой — поразительно, как хрупка маска добропорядочной профессорши, если от одного прикосновения этого человека, её полковника, её Эгерта, её мужа, вся выдержка и вся учёность уходит, как вода, обнажая на дне её натуры неистовую, ненасытную, страстную жёлтую кошку…

Она задержала дыхание. Нельзя. Кабинет её отца. Никогда.