Земля наша велика и обильна... - Юрий Никитин Страница 9

Лукошин пыхтел и наливался багровым, стал устрашающеогромным. Белович даже опасливо отодвинулся, вдруг да лопнет, а у него белая рубашка.Я кивнул, указал на телефон:

– Звони!.. Пусть поторопятся. Ну, по возможности.

Обрадованный Бронштейн сказал быстро:

– Да-да, я скажу, что телевидение уже выехало.

Он ринулся к телефону, Лукошин проводил его яростнымвзглядом, прошипел:

– Что-то он слишком большое влияние получает!

– Идея хороша, – возразил я. – Пусть рядом с этимиправозащитниками потрясают плакатами и гомосеки. У нас народ гомосеков нелюбит, за людей не считает. Так что колеблющиеся из зрителей станут на нашусторону. Через три часа кончится рабочее время, народ поедет мимо, увидиттакое…

Бронштейн что-то рассказывал в другом конце комнаты,свободная рука чертила в воздухе фигуры высшего пилотажа, он делал страшныеглаза, пальцы ерошили волосы, наконец опустил трубку, тут же выхватил крохотнуюзаписную книжечку, замелькали странички, видно было, как выдохнул соблегчением, отыскав нужный телефон, а мог же и не отыскать, понятно, какие унего там закадычные дружки, один жидомасон на другом жидомасоне, торопливонабрал номер, долго слушал, наконец заговорил тоже быстро и возбужденно.

Мы наблюдали за его лицом, явно сулит выигрышные кадры,сенсационные снимки, нобелевки за правдивый и точный репортаж, всемерноесодействие и гарантию, что фашиствующие молодчики из РНИ не побьют телекамерыи стекла в пенсне.

Подошел к нам раскрасневшийся, довольный, словно сорвал кушв казино.

– Прибудут, – сообщил он счастливо. – Почтиодновременно! Телевизионщики как раз аппаратуру успеют развернуть. Кстати, яеще и трансвеститов подбил явиться. Пришлют двести человек.

Лысенко спросил с интересом:

– В их наряде?

Бронштейн оскорбился:

– А кому нужны в другом? Все будет в ажуре: двестимужиков, одетых раскрепощенными женщинами!.. И размалеванные, как… тьфу.Нам надо будет выставить охрану, чтобы их не измордовали. Первыми с работыедут, как вы знаете, рабочие с заводов, как бы не остановили автобус, видятакое надругательство над их мужской гордостью, да не выскочили бить.

Лукошин сказал подозрительно:

– Ну и пусть бьют, вам-то зачем защищать такую мразь? Иликлассовая, чтоб не сказать круче, солидарность?

Лысенко расхохотался, не дав оправдаться Бронштейну:

– Исаак прав. Пусть западные СМИ, да и наши, покажут, какаядрянь выступает против русского национализма! И заодно покажут, что членынашей партии не только их не трогают, но даже защищают от разгневанного народа!

Лукошин насупился, но смолчал, ход хорош, подлый ход, каквсе у этих гребаных жидов, но хорош. По врагу, использующему любое оружие,чтобы опорочить русское движение патриотов, надо бить его же оружием.

Белович чему-то хихикнул, глаза заблестели, сказал ве­село:

– А какой анекдотец мне рассказали!.. Американецспрашивает у Бога: когда моя страна станет богатой? – Через двадцатьлет, – говорит Бог. – Эх, не доживу… То же самое спрашивает француз,Бог отвечает, что через тридцать. Эх, говорит француз, не доживу… Тут нашрусский спрашивает, когда, мол, Россия станет богатой, на это Бог отвечает: эх,не доживу…

Он сам же и расхохотался первым, Лысенко усмехнулся бледно,еще Бронштейн попробовал улыбнуться, но, возможно, из вежливости, зато Лукошиннахмурился, черные мохнатые брови сдвинулись на переносице, глаза свернули, а вголосе прозвучали стальные нотки:

– Странные анекдоты рассказываете. Что-то я не слышал, чтобывы так же юсовцев порочили, как Россию грязью забрасываете!..

Белович поморщился.

– Да ладно вам, Глеб Васильевич…

– Не ладно! Вы думайте, что рассказываете!

Он взглянул на меня негодующе, я кивнул, соглашаясь целикоми полностью. Понятно, когда такие анекдоты рассказывает про нас враг, но еслимы сами о себе такое, то на такой нации можно ставить жирный крест.