Синайский гобелен - Эдвард Уитмор Страница 9

Семеро сообщников были ошеломлены. Им никогда не приходилось объяснять кому-то смысл своего сообщества, а тем более пытаться оправдать его цель. Они стояли, выстроившись в рядок, утратив дар речи. Стронгбоу улыбнулся.

Итак, вы — семь греческих мудрецов? Как часто вы собираетесь, чтобы обменяться мудростью?

Дважды в неделю.

Маловато, сказал Стронгбоу. Неужели я должен ограничиться лишь двумя мастурбациями в неделю? Это смешно.

Никаких ограничений. Это только время наших официальных встреч.

Но зачем такая официальность? Нелепица какая-то.

Вожак начал говорить о братстве и благотворительности. Он даже упомянул королей, архиепископов и знаменитых государственных деятелей, которые были членами их сообщества, но от всех этих громких имен Стронгбоу отмахнулся одним движением длинной руки.

Послушайте меня, о мудрецы. Мастурбация, безусловно, помогает расслабиться, но зачем для этого собираться в кружок и из всего этого делать секрет? Чепуха. Чистой воды фарс.

Не хотите ли вы сказать, что отказываетесь от избрания, запинаясь проговорил вожак.

Конечно, именно это я и хочу сказать. Что за вздор.

Но за пятьсот лет никто не отказывался вступить в сообщество.

Вот это действительно странно. Знаете, я уже немного остыл после ванной, думаю, мне пора одеться и вернуться к моим занятиям. Я сейчас читаю главу, посвященную Solanum nigrum, вероятно, более известной вам под названием красавки или белладонны. Написано в Кордове в 756 году, сочинение известное, но не во всем правильное. Объяснить вам, в чем ошибки? Нам придется перейти с греческого на арабский, хотя, конечно, вы можете вернуться к своим обычным делам.

Дверь отворилась, семь молодых людей скрылись в самой длинной из ночей 1836 года. Полночь пришла и ушла, и, отказавшись принять бессмертие, Стронгбоу бросил дерзкий вызов более чем трем сотням самых могущественных англичан того времени, не говоря уже о священной памяти еще трех тысяч усопших героев его народа, и это оскорбление не забудут спустя полвека, когда он опубликует свой фундаментальный тридцатитрехтомный трактат под названием «Левантийский секс».

* * *

В Кембридже его стали побаиваться не только из-за яростно-дерзкого ума, свирепых боевых навыков и нахального пренебрежения традициями. Еще одной причиной были его непостижимые манеры.

Ибо никто, конечно же, так и не понял, что Стронгбоу глух и что окружающих он понимает, лишь читая по губам. Поэтому всех, кто оказывался вне его поля зрения, он вниманием не баловал, словно бы те не существовали вовсе; точно так же любое событие, происходящее у него за спиной, не замечалось, будто бы его и вовсе не было.

Весной, например, случился возмутительный эпизод, после того как на рассвете из-за сильного ливня обвалилась половина ботанической лаборатории. В самой лаборатории никого не должно было быть, но грохот был настолько чудовищный, что через несколько минут туда сбежался весь университет.

На руинах того, что когда-то было третьим этажом, они увидели склонившегося над микроскопом Стронгбоу; тот изучал прожилки на свежем весеннем листике с полным безразличием к разрушениям, из-за которых все повыскакивали из постелей — это при том, что провал зиял буквально в нескольких дюймах за его спиной.

Сосредоточенность Стронгбоу пугала своей равнодушной отчужденностью. По причине неестественного роста он даже не вполне походил на человека и, казалось, мог слышать только голоса растений. В иную эпоху его могли заживо сжечь на костре как антихриста, и лишь благодаря рационализму девятнадцатого столетия, в котором он жил, его поступки полагали всего-навсего сумасбродными, исключительно упрямыми и не вполне английскими.

Однако стоить заметить, что именно на этот рационализм Стронгбоу в один прекрасный день и ополчится и последствия окажутся разрушительными.

* * *

Кульминацией его кембриджской карьеры стал эпизод столь же блестящий, сколь типичный, но все же до такой степени экстравагантный, что многие, и в их числе архиепископ Кентерберийский и, вероятно, ожидавшая коронации новая государыня королева Виктория, отнесли его к разряду несовместимых с приличиями.

Стронгбоу собирался держать экзамен на получение степени уже через год, а не через общепринятые три, но достижения его были таковы, что ему присвоили квалификацию окончившего университет трижды первым по списку, — единственный случай за всю историю английских университетов. В качестве прощального подарка английской системе образования он объявил, что обнаружил новую разновидность розы на берегах реки Кем.

Открытие это, даже не выйди оно за пределы ученого мира, и то было бы потрясающим. Казалось немыслимым, что в стране, где так трепетно относятся к розам и где ученые мужи за шестьсот лет обрыскали Кем на плоскодонках вдоль и поперек, прошляпили новый экземпляр.

Но заявлено о находке было отнюдь не потихоньку. Вместо этого как-то в воскресенье поутру Стронгбоу с грохотом приколотил свое объявление к дверям часовни, как раз когда служба закончилась и оттуда стал выходить профессорско-преподавательский состав.

Тут же по всей стране поднялась шумиха. Была созвана официальная коллегия экспертов, возглавил ее архиепископ Кентерберийский, которому принадлежал решающий голос в том случае, если бы голоса разделились.

Доказательства Стронгбоу, изложенные в девяноста пяти тезисах, были изъяты с двери часовни, и коллегия тщательнейшим образом их изучила. Прочтя безупречную латынь, они, к унынию своему, обнаружили, что спорить и голосовать нет повода. Открытие было подлинным. Новую розу просто невозможно было отнести ни к одному из ранее описанных видов.

А Стронгбоу — как первооткрыватель — обладал неотъемлемым правом дать ей название.

Почетная делегация во главе с архиепископом отправилась на квартиру Стронгбоу. Тепло поздравив его, архиепископ осторожно, но весьма убедительно перешел к сути дела. Новая роза открыта в Англии как раз накануне коронации нового монарха из династии Ганноверов. Сколь великодушен Господь, в такой момент и вот этаким образом — то есть трудами блестящего юного ученого дворянина — благословивший страну и Ее Британское Величество.

Пока архиепископ говорил, Стронгбоу, склонившись над рабочим столом, продолжал изучать через увеличительное стекло какую-то травинку. Когда архиепископ закончил, Стронгбоу встал в полный рост, все еще держа у лица лупу, и воззрился на делегацию.

Через мощную линзу его немигающий глаз казался не менее двух дюймов в ширину.

За год, проведенный в Кембридже, отвращение Стронгбоу к собственной семейной истории вызрело окончательно. Он уже просто терпеть не мог дурацких происшествий, из-за которых погибли один за другим двадцать восемь герцогов Дорсетских, ненавидел тупых дядюшек и тетушек, столетиями возвращавшихся в имение растить сирот, презирал глупую семейную тайну, под именем которой скрывалось обычное невежество, а больше всего прочего — идиотскую сексуальность, которая скрывалась под именем семейной игры.