Дети Барса - Дмитрий Володихин Страница 9

А вот зачем, оказывается. Сотник вкопал оба щита в землю — один поближе, другой поодаль. Может быть, даже слишком поодаль. Несуразно далеко.

— Ужин ты свой, салажонок, получишь. А может, и обед. Еще не знаю. А вот насчет завтрака сейчас поглядим. Давай-ка по ближней мишени… три стрелы. Давай!

…Тетива ударила по рукавице на левой ладони со звуком «таг!». Он едва сумел справиться с нею. «Таг!» Третья стрела все-таки застряла в щите. Бал-Гаммаст со значением посмотрел на сотника. Учили все-таки кое-чему. Не такой уж и новичок в военном деле. В его роду все мужчины имели талант к…

— Лучник из тебя, как из вола рыба… Теперь про завтрак. Я дам тебе его съесть, только если положишь в дальнюю мишень пять стрел из десяти. Начали.

«Таг!»

— Ветер! «Таг!»

— Ветер же, помет онагрий! «Таг!»

— Выше бери! «Таг!»

— Выше бери, и рука прямая! «Таг

— Попал, что ли? Нет. «Таг!»

— Руку держи вот так… вот так, тебе говорят! «Таг!»

— Опять про ветер забыл. «Таг!»

— Что, пальцы отбил? Терпи.

«Таг!»

— Олух. «Таг!»

— Плавно отпускай, не дергай. А! Все равно. Ни одной. Еда тебе не положена.

И заставил его весь переход проделать не на коне, а пешком, в общем строю. Месяц аярт — неудобное время для походов. Вода стоит высоко, все низменные места затоплены, приходится искать обходные пути по холмам, насыпям и прочим возвышенностям, вертеться, месить грязь… Бал-Гаммаст не сказал Медведю ни слова. К вечеру его ноги оказались сбитыми в кашу…

Эбих Лан Упрямец оставил дела. Он ждал. Бал-Гаммаст постарался не заснуть и очень постарался запомнить как можно больше из того, чем делился с ним третий человек в армии и восьмой — в государстве…

— Воспитателя поменять не хочешь, Балле?

— Нет.

— Очень хорошо. Пратг — достойный, отважный и умный человек.

— Да, эбих.

…Сотник осмотрел ему ноги при свете костра.

— Ну, помет онагрий, нормально.

Попросил у кого-то сухого волобоя. Получил. Сначала сунул пучок дурно пахнущей травы Бал-Гаммасту Под нос и пояснил:

— Это говно мы называем волобоем. Волы от него болеют и дохнут.

Потом запихал траву себе в рот и долго пережевывал с видом человека, которому достался кусок нежнейшей телятины, да вот беда — сплошные мелкие косточки, так что приходится двигать челюстями с осторожным тщанием. Измельчил до кашицы и размазал по бал-гаммастовым ступням.

— На живот ложись, салажонок. Ну-ка.

Принялся мять ему икры, перебирать пальцами мышцы помельче, прошелся по всем косточкам. Для медведя у него были очень ловкие лапы. Он еще не успел окончить, а его подопечный уже спал.

О, Гана…

С утра пришлось отскребать беловатую корочку спермы от одежды.

Пратт подождал, сколько нужно. Молча. Все приглядывался к Бал-Гаммасту, ждал, как видно, когда тот схватится за руку или за ногу, когда, наконец завоет от сотни маленьких болей, угнездившихся в непривычном теле после вчерашнего перехода.

Не дождался. Не даст ему такой радости Бал-Гаммаст. Отчего они все думают, что у сына знатного человека непременно должно быть изнеженное тело? Творец видит, напрасно ты это, сотник…

Пратт не выдержал:

— Что, болит? Терпи, салажонок. Я старше, уставать должен больше…

— У тебя что-то болит, дедушка?

Даже самый придирчивый и наблюдательный знаток душ человеческих не сумел бы расслышать в этих словах ничего, кроме безграничного уважения. Сотник покряхтел, глядя в сторону, и ответил раздумчиво:

— Я вот подумал, салажонок, почему мы вчера стреляли на один завтрак? Только задница моей бабушки знает почему. Сегодня будем стрелять на завтрак и на обед.

…Опять ни одной…

На третий день Бал-Гаммаст попросил Пратта Медведя:

Покажи, как правильно. Тот показал.

— Спасибо, дедушка.

Но это ничуть не помогло. Бал-Гаммаст отлично помнил, как сотник держал стрелу, как брал прицел, как отпустил тетиву. Но сам вновь не попал ни разу.

На обеденном привале, когда солнце палило нещадно, он бил и бил по мишени, бил и бил. Задерживал дыхание. Прикидывал ветер. Припоминал старые охотничьи уроки. «Таг!» — исправно лупила по пальцам тетива. Все, что он имел, кроме отца с матерью и собственного имени, отдал бы за одно-единственное попадание.

И в конце концов стрела поразила щит. Бал-Гаммаст изумился этому не меньше, чем если бы свинья заговорила человеческим голосом…

На пятый день он заполучил-таки завтрак и обед. «Так», — сказал Пратт. На шестой сотник оттащил мишень полусотней шагов дальше.

— Благодарю за науку, дедушка.

— Я тут подумываю и насчет ужина, салажонок. По-моему, ты слишком медленно ходишь. Еда, что ли, тянет твою жопу книзу?

…«Таг!» — пел его лук каждое утро. И каждый вечер в шатре Лана штурмом брались города, сцеплялись в гибельных сечах летучие отряды конницы, а пехотинцы на бурдюках, наполненных воздухом, переплывали реки.

— Почему ты не показываешь мне, как биться на мечах, Пратт? Как управляться с копьем?

— Сопли научились говорить?

— Почему, отец мой сотник?

— Мечу тебя учили во дворце. Лучше, чем я научу. Копье — это не то говно, какое тебе нужно. Что ты, в первом ряду будешь с ним стоять? Копье тебе нужно как нитка жемчуга заднице моей бабушки… Научись-ка ты лучше ездить на онагре — так, чтоб бедная скотина от усталости не подохла, а твоя родная жопа не стала сплошной мозолью. Давай-ка. Завтра же.

Так один опекал другого на протяжении многих дней. Пока царское войско не сошлось с мятежниками на равнине между каналов. И была там дорога. И был там холм, с вершины которого Бал-Гаммаст и сотник Пратт Медведь рука об руку били из луков во вражеской пехоте. И был миг, когда смерть подобралась к ним совсем близко. Один не пожелал уйти, другой не предложил ему уйти. Не важно, чей сын мужчина. Не важно, сколь страшно ему впервые видеть ярость настоящего врага и вражеское оружие — все в красных капельках. Не важно и то, что четырнадцатый в жизни этого мужчины месяц аярт не дотанцевал своих жарких плясок, и лоно женщины ни разу не открывало ему своих незамысловатых секретов. Не важно. Куда важнее другое. Мэ воина — не выходить из боя, покуда командир не прикажет ему… Это намного важнее всей предыдущей жизни с ее весельем и горем, удачами и потерями, а также всей будущей жизни, с ее любовью и величием, службой и забавами, зрелостью и старостью. Возможно, не бывать никакой будущей жизни, а жизнь прежняя пресечется здесь и сейчас безо всякого продолжения. Но только мэ воина — не покидать места, где его поставили для боя…