Мельница желаний - Анна Гурова Страница 9

Зимнее родовое гнездо Лоухи издревле занимало лучший утес на солнечной стороне главной похъёльской гавани. Внизу шумело море, волны грохотали, разбиваясь о прибрежные скалы, белые от птичьего помета. Вдоль побережья на узкой полоске ровной земли теснились длинные приземистые дома под земляными крышами. Луотола, единственный порт в Похъёле, где разрешалось временно жить людям. По большей части здесь селились варги-мореплаватели, купцы и воины, наемники тунов.

А над крышами, в зеленых и бурых пятнах лишайников темной громадой нависал отвесный утес, испятнанный черными точками пещер. Настоящий скальный дворец, уходящий под облака, продуваемый всеми ветрами. Он не был рукотворным — туны никогда не занимались строительством, только кое-где пробили ходы из зала в зал. В нем не было ни дверей, ни лестниц. Пещеры, лазы, трещины и отнорки, и в каждом — гнезда рода Ловьятар. Десятки, сотни гнезд. Род Ловьятар — самый многочисленный в Похъёле. А последние двадцать лет — с тех пор как Лоухи добыла сампо, — и самый сильный. И с каждым годом его сила возрастала.

Кто такая была эта Ловьятар, в Похъёле уже никто толком не помнил. Легенды говорили, что она была человеческой женщиной, забеременевшей от северного ветра. Ловьятар пришла в Похъёлу с юга, из карьяльских земель, откуда ее изгнали местные боги. Она не могла разрешиться от бремени и мучилась, пока Калма-Смерть, Алчущая Хорна, не согласилась стать ее повитухой. Она и нарекла ее Ловьятар — «Дева боли». Ловьятар родила пятнадцать крылатых дочерей, от которых и пошли все остальные кланы Похъёлы.

«А в землях карьяла наших матерей-прародительниц считают демонами болезней», — злобно подумала Лоухи.

О чем бы она в последнее время ни думала, ее мысли все время возвращались к племени карьяла.

Лоухи сидела на пороге своего холодного одинокого гнезда и смотрела с высоты, как искрится в утренних лучах гавань и уплывает вдаль полосатый парус. Слепящий свет северного солнца отражался в ее немигающих глазах, ветер холодил сухую кожу, костистые руки, унизанные перстнями, перебирали дорогие бусы из заморского золоченого стекла. Снизу и сверху, из невидимых впадин, время от времени доносилось хлопанье невидимых крыльев и лязг металла. Не было в Похъёле гнездовья, которое охранялось бы строже утеса рода Ловьятар.

Лоухи размышляла.

За прошедшие двадцать лет она обрела верховную власть и стала Хозяйкой Похъёлы не только по имени. Но с тех пор у нее не было ни единого спокойного дня, — и все из-за сампо. Оно оказалось гораздо опаснее, чем предполагали они с Филином, затевая поход к Мировой Оси. Сампо приносило блага, но не всегда, а только тогда, когда, казалось, само этого хотело, и часто даровало своей владелице совсем не то, что она просила. Порой Лоухи казалось, что коварная и непредсказуемая мельница обладает собственной волей. Иногда она с тоской вспоминала о тех временах, когда ее орудиями в борьбе за власть были только ее собственное чародейское мастерство, ум, хитрость и поддержка клана. Тем не менее мельница исполняла желания, и главное из них — власть над всей Похъёлой — уже сбылось. Теперь главным стало второе желание — не утратить ее.

Лоухи прилагала все усилия, чтобы другие туны знали о волшебной мельнице как можно меньше. С помощью хитрой магии сампо было спрятано так, что самый ловкий вор не смог бы до него добраться. Но оставалось еще проклятие Филина: «Сампо пробудет в руках рода Ловьятар недолго».

— «От карьяла пришло, к карьяла и уйдет», — пробормотала Лоухи, глядя прямо в огненный глаз солнца. — Но когда? Как?

За прошедшие годы она перепробовала все способы уточнить проклятие. Ее придворные колдуны прибегали к сложным чарам, чтобы развеять недоговоренность и пройти дальше по туманным словам, как по гати через трясину. Другие снова и снова пробовали вызывать дух Филина, чтобы вынудить его объясниться самолично. Но видимо, старый тун предусмотрел такую возможность и, растворившись в Мировом Древе, на призывы не откликался. В южные хвойные леса, где под покровительством враждебных Похъёле богов мирно жил народ карьяла, было заслано множество шпионов-инородцев, большинство из которых даже не подозревали, для кого собирают сведения. Их многочисленные донесения лишь сбивали с толку. Была даже кровавая попытка разом избавиться от целого подозрительного рода, о чем Лоухи уже много лет вспоминала со стыдом и досадой — потому что злодейство привлекло внимание карьялских богов, а несчастный род оказался совершенно ни при чем…

Как же узнать истину? Оставался еще один, последний и самый верный способ, и Лоухи всегда о нем помнила. Но уж больно ей не хотелось снова расплачиваться собственной кровью. Она еще не выяснила, может ли сампо продлевать жизнь. Но, похоже, иного выхода не оставалось.

Хозяйка Похъёлы встала и ушла внутрь горы, в сумрак своей пещеры.

Личные покои Лоухи являли собой смесь крайней скудости и бестолковой роскоши. Заберись сюда какой-нибудь отчаянный варг, он без колебаний решил бы, что попал в пещеру тролля. Скверно пахнущее ложе из сухих водорослей в дальнем «теплом» углу, куда не забирался ветер, — и сияющие сокровища со всех берегов великого Закатного моря, развешанные по стенам, наваленные кучами на неровном полу. Туны ничего не производили сами, но обожали рукотворные сокровища и, как сороки, тащили себе в гнезда все яркое и блестящее. Нет, встречались среди скальных гнездовий Похъёлы и настоящие обустроенные дворцы, где наемные мастера из южных стран устраивали всё по изысканному человеческому вкусу. Но только не в доме Лоухи. Хозяйка Похъёлы строго придерживалась обычаев старины. Тунам нельзя разнеживаться. Тун, который пристрастился спать на пуховом ложе и разучился переносить мороз, который не может сам догнать и на лету убить альбатроса или выхватить жирную треску из морских волн, на севере долго не протянет.

На одной из стен пещеры висел вырезанный из кости и раскрашенный скромный идол саамской работы. В отличие от прочих предметов в гнезде Лоухи, он был не куплен, не отобран и не украден, а сделан по заказу. Идол изображал пожилую человеческую женщину в саамской парке, с маскоподобным узкоглазым лицом. На правую половину женщина выглядела обычной старой саами. Но левая ее половина была угольно-черной.