Мифриловый крест - Вадим Проскурин Страница 9

До всадников осталось метров двадцать, когда юный командир стрельцов поднял вверх левую руку и лошади остановились, как духи-новобранцы по команде "стой раз-два". Хорошая у них строевая подготовка.

Командир повернул руку ладонью к нам и Федор натянул поводья, не дожидаясь другого приказа. Его и не последовало.

Одновременно и практически синхронно мы с Усманом мягко спрыгнули с телеги и неспешным шагом пошли навстречу стрельцам, держа автоматы в положении "на грудь". Ремень, впрочем, был снят с плеча, только самоубийцы в ближнем бою набрасывают автоматный ремень на шею.

- Кто такие? - спросил властным тенором главный стрелец, когда до нас осталось десять-пятнадцать шагов.

- А вы кто такие? - переспросил Усман.

На лице главного стрельца отразился вовсе не гнев, как я ожидал, а удивление.

- Если ты еще не понял, мы дорожная стража крымского тракта, - сообщил он. - А ты кто такой?

- Разве дорожная стража не должна представляться? - спросил Усман.

- Командир второго взвода подольской роты подпоручик Емельянов, - представился командир и сделал неопределенный жест булавой, который, должно быть, символизировал отдание чести. - В третий и последний раз спрашиваю, кто вы такие. Потом огонь на поражение.

- Я Усман ибн-Юсуф Абу Азиз эль-Аббаси, - отрекомендовался Усман. - А это мой друг Сергей… эээ…

- Иванов, - подсказал я.

- Мой друг Сергей Иванов, - закончил Усман.

- Ты чеченец?

- Араб.

- Неважно. Куда направляетесь?

- К вам. Мы ждали вас в Михайловке все утро, но вы так и не пришли. Пришлось выехать навстречу.

На лице подпоручика Емельянова отразилась сложная гамма чувств. Он не понимал, что происходит, но подозревал, что над ним издеваются.

- Не советую стрелять, - произнес Усман с ласковой улыбкой на лице. - Мы тоже стреляем на поражение.

- Что это за пищали? - спросил подпоручик.

- АК-74, - честно ответил Усман. - Пусть вас не обманывает, что ствол у них тонкий и короткий. Они стреляют нисколько не хуже ваших.

- Зачем пугали людей на тракте? - подпоручик решил подойти к проблеме с другого конца.

- Кто пугал? - как бы не понял Усман.

И это оказалось последней каплей, переполнившей терпение командира второго взвода.

- Бросай оружие! - заорал он. - Неподчинение карается расстрелом на месте. Считаю до трех. Раз, два…

На счет "два" тишину взорвали две автоматные очереди. Я стрелял под ноги стрельцам левого фланга, если смотреть с нашей стороны, Усман дал очередь поверх голов правого фланга. Подпоручик Емельянов явил миру глаза по пять копеек и открыл рот. Лошади стрельцов сдали полшага назад, испуганно прядая ушами. Федька полез под телегу, а его лошадь испуганно заржала и попыталась сдать назад, но уперлась задом в передок телеги и остановилась.

Единственным, кто сохранил самообладание, был монах. Он поднял перед собой распятие и произнес густым басом, неожиданным для его тщедушного тела:

- Во имя отца и сына и святаго духа…

Глаза Иисуса Христа на распятии вспыхнули недобрым золотистым светом. Крест на моей груди изменился. Нельзя сказать, что он стал горячее или холоднее, легче или тяжелее, он просто как-то изменился. И его изменение послало в мой мозг четкий и недвусмысленный приказ, которого нельзя ослушаться, потому что иначе конец.

Я поднял ствол и сделал парный выстрел. Между двумя глазами монаха красным цветком расцвел третий. Редкостная удача, очень трудно направить пулю в какую-то определенную часть тела противника, когда стреляешь навскидку. А вторая пуля усвистела куда-то далеко, это нормально, именно поэтому мы говорим "одиночный выстрел", а подразумеваем "парный".

Монах дернулся, как будто был марионеткой, которую резко дернули за веревочку откуда-то сверху. Он завалился на сторону и рухнул на землю, как мешок с чем-то мягким и неодушевленным. Я успел заметить, что глаза Христа погасли и стали обычными серебряными глазами серебряного распятия.

- Бросайте ружья! Быстро! - резко крикнул Усман и стрельцы послушно выполнили команду.

- Ты! - показал он на подпоручика. - Медленно достаешь пистолеты по одному и кидаешь на землю. Хорошо. А теперь все дружно слезаем с коней и начинаем разговаривать.

Он подошел ко мне и спросил:

- Почему ты выстрелил?

- Глаза на распятии…

- Думаешь, это было опасно?

- Уверен. Понимаешь, крест…

- Потом расскажешь. Эй, бойцы!

Бойцы стояли вокруг нас унылым полукругом, держась на почтительном расстоянии.

- Кто мне скажет, - начал Усман, - зачем вы нас искали?

Подпоручик Емельянов неуверенно открыл рот и начал говорить, вначале сбивчиво, а потом все более четко:

- Купцы донесли о двух разбойниках в броне и с пищалями, ехавших на подводах Тимофея Михайлова.

- Почему разбойниках? - удивился Усман.

- Потому что на вас не стрелецкая форма. Огнестрельное оружие носят баре, стрельцы и разбойники.

- Может, мы баре?

Емельянов вежливо улыбнулся.

- Ладно, вы приняли нас за разбойников. Что с нами случилось бы, если бы мы сдались?

- Как что? Что обычно. Свезли бы в судейский приказ на правеж, а остальное не наше дело.

- Что за правеж? Дыба, что ли?

- Может, и дыба, - согласился подпоручик. - Только разбойники обычно все сами выкладывают.

- А если мы не разбойники?

- А кто же тогда?

Усман вопросительно взглянул на меня и я кивнул.

- Похоже, что мы явились сюда из другого мира, - начал я и трое стрельцов немедленно перекрестились. - В этом мире от рождества Христова прошло 2002 года, там есть автомобили и самолеты, и нет стрельцов и помещиков. В нашем мире грамоте обучены все и каждый может читать библию, сколько ему заблагорассудится. И еще у нас нет обычая подкладывать молоденьких девчонок священникам и разбойникам. С нами случилось что-то непонятное и мы оказались здесь, мы долго брели через лес, а потом вышли на дорогу и встретили Тимофея Михайлова с сыном и внуком. Вместе с ними мы приехали в Михайловку и провели там ночь. Сегодня мы поехали вам навстречу, чтобы встретить тех, кто может объяснить, что вообще здесь происходит и почему, кстати, глаза у распятия загорелись желтым пламенем?

- Божье слово, - ответил Емельянов.

Очевидно, он считал, что сказал достаточно, но я по-прежнему не понимал главного.

- Что еще за божье слово? - спросил я. - Если начать молитву, у распятия загораются глаза? У любого распятия или нужно особое?