Дочка папы Карло - Кира Страйк Страница 9

То, что увещеваниями и умными речами эту Полину не проймёшь, было совершенно очевидно. Поэтому, решила идти другим путём. Для начала, сделав невозмутимое лицо, быстро и молча съела свой ужин. (Что там грызть-то было.)

— Так что, не будешь есть? — указывая на её тарелку ровно спросила я.

— Н-нет. — уже заподозрив неладное, всё-таки отказалась та.

— Ну ладно. — я с равнодушным видом подошла к тумбочке и взяла в руки её порцию. — Я съем?

Вопрос прозвучал риторически. Ибо я уже лопала соседкину запеканку, удобно устроившись прямо напротив неё. Отламывая вилкой маленькие кусочки, я с демонстративным удовольствием смаковала девчонкин ужин.

— Так что, говоришь, как там твоего корнета зовут?

— Серж Сокольский. — неуверенно ответила она, провожая взглядом каждый кусочек до моего рта.

— Ну и замечательно. — покачивая ножкой, заявила я, — Пока тыт тут мученицу из себя строишь, твой Серж там веселится на балах и приёмах.

— Он не такой! — возмущённо изрекла она, приподнимаясь на кровати и тряхнув головой. Щёки собеседницы начинали алеть.

— Да, и не забудь, что голодание очень плохо сказывается на красоте. — не обращая внимания на её протест, продолжила я, — Кожа твоя станет бледной и сухой, под глазами уже вон какие синяки нарисовались, губы совсем скоро потрескаются, осанка от слабости испортится. Ну и кому ты такая сутулая, серо-зелёная немочь нужна будешь?

Барышня, гневно насупив брови, набрала полную грудь воздуха, но так ничего и не сказала.

— А я ещё потанцую с твоим корнетом, когда выйду отсюда. — добила я, ставя опустевшую тарелку обратно на тумбочку, и взялась откровенно разглядывать соседку.

Полина, как и Софья, была блондинкой. Но, в отличие от подружки Алисы, — не только цветом волос. На фоне этой кудрявой возвышенной барышни, с удивлённо приподнятыми бровями, настежь распахнутыми синими глазищами и пухлым ртом, Софья уже казалась прям почти образцом разумности.

Тем не менее, на лице моей собеседницы, отразилась интенсивная работа мысли и, кажется, страх.

Оно и понятно. Наказания в этом заведении, видимо, были делом привычным и никого уже не пугали. (Уж к выпускному классу — точно.) Разумные доводы затуманенный любовными переживаниями рассудок воспитанницы воспринимать отказывался. А использовать аргументы по части утраты дамского обаяния и привлекательности местные педагоги, в отличие от меня, наверняка сочли неприличным.

В палату вошли Мария и доктор Худяков. На ходу пояснявшая суть ситуации горничная, буквально застыла на полуслове, увидев пустые тарелки.

— Ну вот, Мария, всё в порядке. — удовлетворённо прокомментировал Лев Петрович, — Не стоило волноваться.

Женщина недоверчиво перевела взгляд на соседку. Я вообще усиленно делала вид, что не имею к этому всему ни малейшего отношения.

Полина, покосившись в мою сторону, открыла рот.

— А можно мне… добавки. — робко попросила она.

Я едва не расхохоталась.

Мария, проглотив повисший на языке вопрос, молча пошла за новой порцией.

— Вот и ладно. Вот и замечательно. — сообщил доктор и пошёл следом за помощницей.

Я сыто развалилась на своей кровати, вполне довольная исходом.

Через день соседку выписали. Вскоре должны были выпустить и меня. Наконец-то я смогу спокойно поискать зеркало.

Не тут-то было…

* * *

И вот я шла по пустынной лестнице к галерее второго этажа жилого флигеля Смольного института благородных девиц, во все глаза разглядывая окружавшую обстановку. Именно там находился мой дортуар. Воспитанницы сего заведения, судя по царившей вокруг тишине, в этот час находились на занятиях. Сопровождавшая меня Мария, молча поднималась немного впереди.

В первую очередь поражала высота потолков — они взмывали ввысь, оставляя огромные пространства пустыми. После наших привычных ульев-многоэтажек с крохотными, по сравнению с тем, в чём я сейчас оказалась, квартирками было не по себе. Каждый малейший звук эхом улетал ввысь, теряясь в колоннах и украшенных искусной лепниной арках. Огромные вытянутые и закруглённые к верху окна заливали пространство ярким светом. Ажурные кованые перила венчали тёплые, наполированные до блеска деревянные поручни.

Пока валялась в лазарете, вроде даже немного пообвыклась со спартанской обстановкой палаты. А теперь, оказавшись за её пределами, снова окунулась в состояние нереальности происходящего. Никак не удавалось принять, что всё вот это музейное прошлое в данный момент по настоящему существует, живёт и дышит вокруг меня.

Не разрушенное, не реставрированное, а изначальное. Мистика, одним словом. Не помню откуда, в голове всплыли строчки:

Касаясь пальцами лепнин,

Презрев запреты суеверности,

В непотревоженность седин

Он шел — услышать память древности…*

Галерея встретила меня всё теми же куполообразными, какими-то храмовыми (напрашивалось определение) потолками. Разве что, в отличие от лестничных природных мотивов в лепнине, здесь кофейного цвета стены и потолок украшали более спокойные геометрические формы.

Мимо нас, поздоровавшись, лёгким шагом прошла молодая, но явно постарше меня девушка в сером однотонном платье, украшенном спереди рядком мелких чёрных пуговиц и белым квадратным накладным воротником, завязанным у шеи чёрными атласными лентами в бант.

— Ну хоть какая-то живая душа, кроме нас. - пронеслось в голове. — Интересно, на вид платье — тоже явно форменное. Но не такое, как у институток. Насколько я помню, одежда воспитанниц отличалась цветом, в зависимости от класса, но выглядела для всех точно одинаково.