Падение Софии - Елена Хаецкая Страница 87

— Сильно. Особенно когда волнуется.

— С чего ему, однако, волноваться, когда он невиновен? — удивился сотрудник. — Меня, знаете, это всегда поражает, до чего люди бывают склонны к беспочвенному беспокойству… Подпишитесь вот тут. Позовите вашу горничную.

Я вызвал Макрину.

Та пришла и забрала у сотрудника чашку с наполовину выпитым чаем.

— Погодите, — остановил он ее, вынул из чашки кружочек лимона и съел вместе со шкуркой. — И вообще поставьте пока чашку. Понадобится ваша подпись.

Макрина перевела взгляд на меня.

Я поспешно сказал:

— Вы просто подпишете, что своими глазами видели, как я передаю некий важный для следствия предмет вот этому господину. Смотрите внимательно.

Я взял браслет и поднял его.

— Видите?

Макрина кивнула.

Сотрудник посмотрел на браслет, пинцетом снял застрявший волосок и вложил в полупрозрачный бумажный пакетик.

— Хорошо видите? — настаивал я.

— Я ведь не слепая, Трофим Васильевич.

— Ну так и подпишитесь, что видели, — сказал сотрудник.

— А что я видела? — всполошилась Макрина.

Минут десять мы объясняли Макрине, что именно она видела. Сотрудник несколько раз повторял в воздухе пантомиму.

— В простом народе сильно недоверие к правосудию, — обратился он ко мне, когда Макрина, заливаясь слезами, наконец поставила подпись. «Если обманули вы меня сейчас, Трофим Васильевич, — сказала она мне напоследок, — то Бог вас покарает, потому что я-то к вам со всей душой… Только на божественную милость и уповаю, другой защиты нет у меня, у вдовы…»

С полным безразличием к Макрининым страхам сотрудник откланялся и вышел. Браслет остался лежать на подоконнике, а волос поехал в Петербург — на исследование.

* * *

Когда я проснулся, трудно было понять, какое время суток за окном. Не слишком поздно — потому что не вполне темно; но это и все. За ночь снег вдруг растаял, и повсеместно образовалась слякоть: она разливалась по земле, наполняла воздух, сыпалась с неба.

Я сел на диване. Кажется, вчера я так устал, что заснул прямо в гостиной. Голова гудела.

Когда Витольд вошел с блокнотом, я посмотрел на него как на своего злейшего врага.

— Я что, так и провалялся на диване одетым всю ночь? — спросил я.

— Да, — подтвердил Витольд.

— Не могли меня разбудить?

— Нет, — ответил Витольд.

— В каком смысле — «нет»? — рассердился я. — Вы в состоянии выражаться яснее? Безценный, я от вас устал.

— Слово «нет», наряду со словом «да», является наиболее однозначным из всего обширнейшего русского лексикона, — сказал Витольд.

— Это в любом лексиконе так, — буркнул я, раздосадованный тем, что он не принес мне кофе.

— Не в любом, — возразил Витольд. — В некоторых языках слово «да» в чистом виде отсутствует, а существуют слова, которые могут быть переведены как «именно так», «вот он (для одушевленных предметов)» или «вот это (для неодушевленных)», а также «именно таким способом»; но «да» как абсолютного утверждения нет… С другой стороны, по-русски «да нет» означает как отрицание, так и утверждение в зависимости от контекста.

— Так почему вы не смогли меня разбудить? — вернулся я к прежней теме. — Постарайтесь ответить просто, потому что академизм меня угнетает.

— Вы крепко спали, Трофим Васильевич, а диваны у нас удобные. Чем разбивать сон, лучше было оставить вас как есть. Какие будут на сегодня распоряжения?

— Нужно заказать в городе кофе, — вспомнил я. — У нас ведь закончился.

— Я уже заказал, — невозмутимо ответил Витольд, — только пока не доставили. Сегодня позвоню и напомню.

— Знаете что, — я встал, прошелся по комнате, несколько раз выглянул в окно, — не могу больше сидеть здесь и ничего не делать. Поедемте к Софье.

Витольд поднял брови и ничего не ответил.

— Я серьезно говорю, — настаивал я. — Надоело ждать. Я хочу узнать всю правду, до конца.

— Не боитесь, Трофим Васильевич? — наконец спросил Витольд.

— Чего?

— Не «чего», а «кого». «Да» для одушевленных предметов.

— Софьи?

— Скорее, Харитина. Но и Софьи, конечно, тоже…

Я вспомнил шепот Харитина: «Нужно, нужно бояться», и все во мне восстало против этого требования.

— Нет, не боюсь. «Нет» для одушевленного, для неодушевленного, для любого предмета, а также для образа действия. Возьмем с собой браслет. Скажем, что нашли его в усадьбе среди вещей покойного Кузьмы Кузьмича… Вы ведь со мной поедете?

— Да, — поразмыслив, ответил Витольд. — Куда же я вас одного отпущу? Пропадете — век потом укорять себя буду. А мне этого совершенно не нужно. Я желаю жить долго и с чистой совестью.

Я умылся, переоделся для визита, и скоро электромобиль уже летел по дороге в «Родники». Клочья тумана разрывались о лобовое стекло, уносились вдаль, печальные, как призраки. Витольд сидел рядом с отсутствующим видом. То ли думал о чем-то, то ли вообще дремал. Когда мы прибыли в «Родники», он встрепенулся.

— Уже? Быстро…

Усадьба Софьи выглядела более старинной, нежели дядина. Я еще в первый свой визит туда это заметил. Впечатление создавалось тем, что строений было больше и все они были ниже: редко, когда в два этажа, а чаще — в один. Господский дом, широкий, с двумя большими одноэтажными крыльями, выглядел сейчас совершенно заброшенным. Можно было подумать, что в усадьбе уже несколько лет никто не живет. Серая деревянная колоннада от дождя потемнела, окна смотрели мертво. В лужах безмолвно отражались перила парадной лестницы.

Мы оставили электромобиль в аллее и поднялись по ступеням, каждое мгновение ожидая, что они обвалятся под нами. Дом скрипел, словно ему невыносима была тяжесть постороннего присутствия.

В прихожей также не оказалось ни души. Я остановился, оглядываясь в полутьме. Никого. В прошлый раз здесь была хотя бы глухонемая, дурковатая девушка Мотя.

Не снимая верхней одежды, мы забрались на второй этаж. Лестница все так же скрипела под ногами. Казалось, ее певучие стоны должны были разбудить весь дом, но этого не произошло: по-прежнему ни души не отзывалось на наше появление.

Я неловко задел один из вазонов, украшавших перила. Вазон покачнулся и, прежде чем я успел подхватить его, рухнул на пол прихожей. Глиняные черепки разлетелись, грунт осыпался, а само растение, надломившись, вывалилось и застыло, раскинув широкие листья. На миг оно показалось мне похожим на странного человечка, вроде гомункулуса, которого вырастили в банке.

Комнаток оказалось гораздо больше, чем мне припоминалось. Эти клетушки были натыканы, как птичьи гнезда, и в каждой я видел одно и то же: вышивки в рамках, бисерные кошельки, вазочки, шкатулочки, подушечки, портретики и пейзажики.